Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)
Не знаю, что меня окончательно добило, а только я и сам разревелся в голос, как маленький ребенок. Словно плотину прорвало. Я и забыл давным-давно, каково это – когда слезы душат. Теперь пришлось вспомнить.
— Дэннер… не надо…
— А сама?.. – отпарировал я, изо всех сил стараясь взять себя в руки и не поднимая головы от ее плеча. Ласточка уткнулась носом в мои волосы, и голос прозвучал глухо.
— А я нормально. Просто мне страшно…
— Удивила. – Я отстранился, наконец, и снова откинулся к стене. Взял бутылку. Слезы все не кончались. Много, наверное, накопилось. Ласточка как-то неуютно сжалась.
— Ты не понял. Я не подземных боюсь. И не тварей.
— А кого? – спросил я, прикладываясь к вискарю. Жидкость согрела изнутри. Как огонь… он вначале согревал дома, а теперь убивает… Боги, ну, что я несу…
Она не ответила, качнула головой и устроилась рядышком, опустив голову мне на плечо. И перехватила бутылку. Я отрешенно наблюдал за ней – ни разу не скривилась, как будто простую водицу пьет. Крупными, жадными глотками.
— Скажи. – Отчего-то это вдруг показалось мне предельно важным. Может, алкоголь успел подействовать, искажая восприятие – да только я должен был узнать. Должен.
— Неважно, – ничуть не изменившимся голосом ответила Аретейни, а я уперся.
— Нет, важно.
Она посмотрела на меня и вздохнула.
— Мне страшно оттого, что ты плачешь. И я не должна была этого говорить. – Ласточка улыбнулась – попытка вышла жалкой и слабой. Но я был ей благодарен хотя бы за попытку. – Так что, ты этого не слышал.
— Нет, слышал. Поздно. Почему?
— Потому что… – Она замолчала и снова прижалась ко мне. – Потому что ты всегда всех успокаивал, Дэннер. Ты ведь в самые жуткие моменты улыбался. И это вело нас вперед. Нас всех – ты заставлял верить и не сдаваться. Даже в пыточной камере. Ты под пытками улыбался, разбитыми в кровь губами – но улыбался. А теперь… если даже ты плачешь – значит, правда, все кончено.
Вот, почему мне страшно. Командир… мой командир… – Голос задрожал и прервался, а тонкие пальцы стиснули мою рубаху.
Я вдруг рассмеялся.
Ласточка испуганно отпрянула, решила, похоже, что я совсем спятил. А мне было и смешно, и стыдно одновременно – подумать только! До чего жалко я, должно быть, сейчас выгляжу! Представьте: я тут сопли распускаю – а она даже не одернула, не пристыдила. Она в меня верит.
Даже теперь, когда я сам в себя не верю.
Предать ее доверие?
Ну уж, нет.
Еще мне не хватало последнее солнце этого мира погасить. Блестящее от слез, серо-стальное солнце в ее глазах…
— Я в порядке, Ласточка. Просто нервы немного пошаливают. Я в порядке.
— Правда?..
— Да чего мне сделается. Отдай бутылку, нам с тобой еще город спасать.
Нэйси
Желтый свет погас так же быстро, как и разгорелся. Мы с Алисой стояли на уводящей в туманные сумерки тропинке, а вокруг плыли в сером тумане темные силуэты деревьев. И никого вокруг не было.
Когда перед глазами растаяли цветные пятна, и стала четко видна картинка, не сговариваясь, мы двинулись вперед.
Это было странно и страшно: ноги не чувствовали под собой опоры, словно мы плыли в зыбком мареве, которое гасило любой звук – и только громко, оглушительно, стучало сердце, а деревья протягивали скрюченные ветви. И пустота: ни людей, ни тварей. Мы молчали, боясь заговорить – и не услышать собственного голоса.
Прошло несколько минут, а может – несколько часов, и тропинка вывела на обширную проплешину в чаще, словно выжженный шрам. А спустя секунду я поняла, что здесь когда-то было озеро – бурая иссушенная земля будто промялась в этом месте, плавно спускаясь вниз, затем столь же полого поднимаясь к дальним деревьям.
Но главное – всю поляну усеяли перья. Перья повсюду – серые, ломаные, окровавленные. Красная кровь стыла на мягком пуху, и, приглядевшись, я различила, что это не перья, а крылья. Вывороченные с мясом, изломанные серые крылья, не очень большие, но и не маленькие. Они могли бы принадлежать животному размером с крупную собаку. Целое озеро мертвых крыльев.
Алиса вцепилась в меня.
— Не страшно… надо пройти. – Голос задушено сипел. И мы шагнули вперед, крепко держась за руки, погружаясь в перья все глубже с каждым шагом, с мягким хрустом ломая хрупкие кости. Ближе к середине мы проваливались в перья почти по макушку, разгребая руками теплое-неживое, задыхаясь в железистой на вкус красно-серой пыли. Наконец, озеро кончилось, и я ухватилась за первую ветку. Она с хрустом надломилась, и по шершавой коре зазмеились, впитываясь, густые черные струйки. Дерево содрогнулось, и вдруг испустило тяжелый, хриплый, глубинный вздох.
— Нэйси!.. – зашептала Алиса. – Нэйси, ему больно…
— И… извини, – пролепетала я, отпрыгивая. Интересно, что бы сказал Дэннер, перебравшись через озеро мертвых крыльев?.. У меня колени подгибались и сердце готово было выпрыгнуть из груди…
Тропинка же выныривала и, как ни в чем не бывало, уводила дальше в чащу.
Алиса выковыривала перья из волос трясущимися руками.
А потом лес вдруг кончился, и под ногами разверзлась пропасть. Неглубокая, метров пятнадцать в глубину, и не очень широкая – мне показалось, сквозь туман просвечивает другой берег. Внизу смутно поблескивал темно-красный поток, отражая от скалистых стен липкий плеск. Тропинка упиралась в добротный деревянный мост из крепкого бруса, и я порадовалась, что хоть не придется лезть в красный поток.
— Нэйси, а что мы должны делать? – шепотом спросила Алиса, но я и сама не знала, и просто сказала ей:
— Пошли.
И она согласилась.
Мост метров через тридцать благополучно передал нас обратно нашей тропке. На этом берегу деревья стояли реже, и было светлее. Чуть поодаль на самом краю пропасти виднелась человеческая фигурка.
— Смотри, человек!
— Нэйси, нельзя! – Рука Алисы крепко обхватила мое запястье. – Гич ведь говорил, что нельзя с ними разговаривать, помнишь?
Я вырвалась.
— Конечно, я помню. Но может быть, они подскажут нам хоть что-нибудь, а то насчет того, что мы должны тут делать, Гич ничего не говорил! Я посмотрю.
Алиса съежилась, но решительно вскинула голову, встряхнув отсыревшими волосами.
— Тогда я с тобой.
Человек не двигался. Подойдя ближе, мы различили, что это мужчина. Под заношенным плащом угадывалась сильная фигура, и, кажется, он держал кого-то на руках, смотрел в лицо, не двигаясь и не отрывая взгляда. Мы подошли вплотную и тут замерли, растерявшись. Заговорить? Но мы даже не знаем, кто он такой. На земле лежала очень старая женщина в истрепанном сером платье, из-под которого виднелись затертые кожаные штаны и сапоги. Лежала неподвижно, словно мертвая, и голова ее покоилась на коленях мужчины.
— Простите… – решилась, наконец, Алиса. Он поднял голову, оборачиваясь. На плечи упали посеребренные прямые пряди, из-под капюшона пристально глянули чуть раскосые, живые глаза. Абсолютно черные. И – в контраст с полуседыми, будто присыпанными пылью, волосами – красивое, молодое лицо. Капюшон съехал, открывая растрепанный хвост, прихваченный кожаным шнурком, шрамы и заостренные уши.
А мы стояли, не в силах вымолвить ни слова.
Губы разомкнулись, прозвучало едва слышное «да?..»
«Что бы вам ни показалось… что бы они вам ни показали…»
Где ты, Гич?! Почему не пошел с нами?! Ты так нам нужен!..
— Д-д… Дэннер? – вымолвила я.
Оборотень снова отвернулся от нас, волосы упали на лицо. Он смотрел на женщину.
— Она спит? – шепотом спросила Алиса. Он не обернулся.
— Нет. Она мертва.
— От тварей?..
— От старости. – Жилистая рука ласково проводит по застывшему лицу покойницы, снимая платок. Алиса сипло вскрикнула, зажав рот ладонью, а я осторожно опустилась на колени, глядя на женщину. Сделалось плохо.
Совсем старая, сморщенная, ввалившиеся щеки, беззубый рот, широко распахнутые выцветшие глаза и все еще густые, ломкие волны седых волос, стянутые в неаккуратный узел. Но я бы все равно узнала ее. Даже старую, даже мертвую.
— Аретейни?.. Как?..
— Люди смертны.
— Нет… – Алиса медленно попятилась. – Это морок. Они живы! Мы-то знаем, что они живы…
— Вы лучше уходите, – по-прежнему не поднимая головы, проговорил Дэннер. В руке он сжимал нож. Потом вдруг запрокинул голову и – вспорол себе горло.
Кровь ударила темным фонтаном, Алиса взвизгнула, а я зачем-то кинулась к нему, подхватив на руки. И в тот же миг взорвалось, ударило, забило мохнатыми крыльями – в воздух взвилась туча серо-бурых ночных мотыльков, а люди исчезли, распались на десятки насекомых. Они взлетали, описав круг, и тут же падали замертво. Спустя минуту, вся земля вокруг была усеяна мертвыми серыми бабочками.
