Дарья Аредова - Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах) (СИ)
— Я хочу проснуться, – честно призналась я, и Лидия обернулась от стола. Помедлив, дотянулась до конфорки и поставила чайник на плиту – подогреть.
— Все хотят, – тихо проговорила она. Задумалась на минуту. Затем спросила: – Скажи… а как Лесли ушла в туман?
— Огонь. – Я поджала под себя ноги. Теперь сделалось как-то спокойнее – после слез, наверное. Не легче. Но все же – спокойнее. – Белый огонь. Они сгорели, оба. Лесли и Обрез. Мы видели, но не успели им помочь. Мы гнали на пределе скорости. Но вспыхнул белый огонь – он шел от леса, со стороны болот. У него длинные лучи. И они испепелили их в долю секунды. Словно и не было людей. А затем погасли. И мы увязли в золе…
— Мы называем ее Белой Чертой. – Лидия передала мне чашку и села рядом. Потянулся мятный пар. – Она непредсказуема. Долгие годы она неопасна, только тянет жаром и сушит, но если идти быстро, не успеешь обгореть. А потом резко вспыхивает и – испепеляет все вокруг. Последний раз вспышек не было целых двенадцать лет, и мы уж решили, что Черта уже не проснется… Ты можешь это объяснить?
— Нет, – я озадаченно покачала головой. – Надо подумать. Лидия, а кто еще остался?
Она осторожно переменила позу и принялась перечислять.
— Кондор остался, Тележкин, Даклер (а чего ему сделается)… и Лаэрри. Есть еще Этерна, но о ней ничего не известно.
— И все?.. – Я невольно подалась вперед, стискивая чашку. Пальцы заледенели. – Больше никого?..
— О других не знаю. Надеюсь, остались…
Меня вдруг охватила злость. На себя, на Горислава, на Дэннера – что оставил раненого друга у этой проклятой Черты, на Нэйси и Алису, которые поперлись неведомо куда… на Лесли, которая потащилась за ними. А больше всех – на себя.
— Ясно… мы ведь поищем их, правда, Лидия? Мы ведь их найдем?
— Ты чего?..
— Это все я! Это я задержалась! Это я слишком медленно ехала, из-за меня они и сгорели! И Дэннера едва не сожрали!..
— Да никто из нас не знал про Черту! – Лидия сжала мое плечо. – Нет у нас в Городе правых и виноватых! Нет!
— Что?.. – Я настолько удивилась, что даже перестала на минутку истерить. – Как так – нет?..
Лидия сглотнула – ей, раненой, сделалось нехорошо.
— Это жизнь наша. Как ты не понимаешь? Ты здесь новенькая, тебе тяжело привыкнуть ко всему этому, да? Да у нас постоянно кто-то умирает. Пойми, наконец: постоянно. И каждый раз думать, кто именно здесь промедлил, не успел, не доглядел – недолго свихнуться совсем.
Да… – Она вдруг, коснувшись пальцами висков, горько усмехнулась. – Вы с Дэннером стоите друг друга. Он слишком много обвиняет себя, вот и съехал с катушек. И ты… ты такая же. Точно такая же… Не вини себя, Аретейни. Поверь, здесь – никто не виноват. Никто из вас.
— Я понимаю. – Зачем ее мучить. – Но ты права – мне тяжело привыкнуть. Ты плохо себя чувствуешь?
— Да нормально я… Аретейни…
— Да?
— Ничего… ты…
— А ну-ка, ложись.
Звякнула об стол кружка, зашелестел шерстяной в клеточку плед.
— Ты не будь такой, как он… – Рука Лидии вдруг сжала мое запястье. Я встретила неожиданно ясный взгляд. – Ты будь светлее. У него ведь ни на кого больше надежды нет. Он просто сойдет с ума. А теперь еще и город разрушен, он этого не выдержит. Ты – единственное, что у него осталось. Ты спаси его… не дай себя погубить. Обещай…
Боги… да что же это?
Слезы покатились опять, она его любит, черт побери, любит всем сердцем. Да как же так?.. Как же…
— Я обещаю. Обещаю тебе, Лидия.
Знать бы ей, насколько больше стоит за моей клятвой. Знать бы…
Да только не нужно ей об этом знать.
Дэннер
Я расклеился.
— Дэннер… не удивляйся, что я разговариваю. Ты ведь слышал о моей сестре?..
Как кораблик картонный.
— Она жива. И Волейнар кормил ее.
По-моему, это уже перебор для обычного человека. Думайте обо мне все, что захотите...
— За это я его покрывала. Теперь Волейнара нет, а она сбежала. Она сейчас где-то в городе…
…А я расклеился.
— Волейнар был, в некотором роде, полезен. Мы держали его при Храме, но не подпускали близко. Он и его Стая чистили окрестные леса…
Должно быть, у меня внутри был некий стержень. Стеклянный такой, но прочный.
— Он должен был убить Аретейни, но ты успел ее увести до его прихода. Пророчество предвещало беду с ее появлением в Городе…
…А теперь, вот, он сломался. Тресь!.. И осколки впились в сердце.
— Значит, смерть Аретейни предотвратила бы беду?
Хватит с меня. Слышите, боги?! Слышите вы меня, туман бы вас побрал?! Хватит с меня! Довольно!
— Нет. Скорее всего, нет. В Пророчестве об этом ничего не сказано. Но Аретейни не должна была здесь появиться. Она – чужая. А патруль уже не в состоянии защищать Город. Делать это придется нам.
— Что с тобой, Дэннер?
— Только тронь. Только тронь – и Храму конец. Только тронь – и каждый кирпич в пыль рассыплется, каждый из твоих людей тысячу раз пожалеет, что на свет родился.
— Убери нож, Дэннер. Я не собираюсь ее убивать. Теперь поздно. Убери нож. Довольно зла. Небо гневается.
Куда там небу до меня. Был человек – остался оборотень. Волейнар, ты бы гордился такой сменой.
— Надо найти ее. Раненые беззащитны. Представьте себе, что случится, если вампир, столько лет сидевший на голодном пайке, учует кровь.
Ты прикормила оборотня в родном городе. Ты обрекла родную сестру медленно гнить в подвале. Ты молчала не потому, что тебе было больно. Ты молчала – чтобы не выдать себя. И ты, Настоятель. Чужими руками собирался убить беззащитную женщину только за свои предположения, призрачную надежду уберечь старый дом, населенный десятком-другим безумцев.
Почему все так?.. Каким образом друзья обернулись тварями?.. Куда идти?
Не вернуть людей, не спасти город, не воскресить мертвых. Я и сейчас слышу далекие крики, грохот взрывов и звон стали. Бой продолжается. Точнее сказать, бойня. Рвутся как гнилые нитки человеческие жизни, полыхают дома – а я пустое место, ноль без палочки, что я могу сделать один против озверевшей вооруженной толпы? Остается ждать, когда враги доберутся до нас и – держать оборону. До конца, до последнего дыхания – драться. Защищать тех, кто пока еще жив – трех раненых женщин, старика и слишком рано повзрослевшую девочку, девочку, которая совершенно напрасно считает меня почти отцом, потому что настоящий отец ее бросил.
Да, их всех, вы не ослышались. Я буду их защищать. И Лаэрри, и Горислава. Потому что, знаете?.. Что бы они ни сделали – они такого не заслужили.
И хватит меня ненадолго. Но у меня хотя бы есть танк… уже что-то.
В шкафу у Лаэрри нашлась бутылка виски. И очень хорошо, что нашлась: она поможет драться смелее, и не чувствовать боли.
А я все-таки сломался.
Ну, вот. Ты плачешь, а, Дэннер?.. Надо бы где-то записать. Точно, в отчет внесу. Как девчонка. Сижу в сером холодном коридорчике на задворках дома – там, где никто не ходит – сижу в обнимку с бутылкой и задыхаюсь от слез. Мужчины не плачут?.. Иногда слезы текут сами, и им плевать, мужчина ты или женщина. И что мне еще остается делать – пользы от меня никакой.
И вот, что. Нет больше сил. Кончились.
Да и ничего уже больше нет.
Хреновый из меня командир. И совершенно бесполезный патрульный. Никакой защитник. И теперь уже не человек. Одно слово – тварь. Я ничего не могу сделать. Хотя – нет, могу. Влезть в танк, прихватив с собой Горислава с Аретейни и бросив остальных на произвол судьбы. Стрелять в толпу пока заряды не кончатся. Вот только заряды-то у меня не выборочные – отправят в туман и своих, и чужих. И топливо на исходе – Ярополк не пройдет и сотни метров. Бежать в Храм за новым? Не дотащу.
Ни смысла от меня, ни пользы. Бессилие – оно не обжигает, как пишут в книжках. Оно давит, как многотонная толща океанской воды, невыносимо давит, словно ты вдруг оказался на дне.
— Дэннер?..
Чувствуешь ты меня, что ли?.. Ведьма… ведьмочка… шла бы ты отсюда, не ломала бы себе романтический образ. А то я ж у вас герой непобедимый. А тут на тебе. Не очень-то на отважного спасителя мира похоже, правда?
— Дэннер… командир…
Вздрогнула, похолодела рука. Чуткие пальцы отвели волосы с лица, но я так и продолжал сидеть, уткнувшись носом в колени.
— Дэннер… ты…
Она вдруг резко подалась вперед, дернула меня за плечо – думал, сейчас опять в ухо треснет, а она совершенно неожиданно прижала меня к груди, изо всех сил, так, словно хотела не то удержать, не то унять дрожь в руках. Теплая и хрупкая, такая родная, и еще гимнастерка до сих пор хранит запах гари, сырой холод пустого института, железный оттенок крови – моей крови. Я услышал бешеный стук сердца, частое, прерывистое дыхание.
