Нерушимый-10 - Денис Ратманов
Видя, что я к ним иду, народ разволновался. Чуть ли языки не вывалив, почти все, кто стоял рядом, стали меня снимать. Хотелось растолкать оцепление, ввинтиться в толпу и бить, бить… Но я сдержался, впечатался в ближайший ростовой щит. Лысое фэнье аж задышало неровно, предвкушая, как выложит в комсеть клевый ролик.
Задыхаясь от злости, я крикнул:
— Я думал, что вы люди, а вы — стервятники!
Сделав бросок вперед, я выбил один телефон из рук владельца, а второй отобрал и со всей дури ударил оземь — толпа отшатнулась. Ко мне подбежал Сэм, оттащил.
— Ты чего это?
— Суки, вот чего.
Вырвавшись из его лапищ, я посмотрел на преступника. Метрах в десяти от меня его поставили на ноги. Это был светловолосы парень, мой ровесник или чуть младше, похожий скорее на ботаника, чем на террориста. Чем я ему насолил? Или не я? Или он целился в кого-то другого, например, в Жеку или Колесо, которые его девушку оприходовали?
Оттолкнув Димидко, я зашагал к нему, но омоновцы преградили мне дорогу. Вступать с ними в противоборство я не стал, пусть и очень хотелось.
Рядом со мной встал Тирликас, положил руку на плечо и сказал:
— О результатах допроса тебе сообщат сразу же.
Преступник меня увидел, дернулся навстречу, его перекосило от ненависти, и он закричал:
— Ты! Сдохнуть должен ты, мразь!
Вот так номер! Где я перешел ему дорогу?
— Что я тебе сделал? — попытался я выудить ответ на вопрос «почему» и включил «эмпатию».
Больше всего на свете этот парень хотел, чтобы это(то есть я) издохло. Никакой конкретики.
— Тварь ты, вот что! Ты… — Парень получил тычок в «солнышко», задохнулся, естественно, смолк, и его потащили сквозь толпу.
Тирликас, приобняв меня, повел к команде, над нами завис дрон, как стервятник над жертвой. Хотелось его сбить, но я сдержался. Когда «титаны» собрались все вместе, он взмыл вверх, к статуе Прометея — оператор понял, что наш разговор посторонним слышать незачем.
— Что будем делать? — спросил Матвеич, окруженный юными подопечными.
Димидко поджал губы и развел руками. Вместо него ответил Тирликас, который лучше ориентировался в экстренных ситуациях:
— Микаэль ранен, тяжело ранен. Кто и зачем стрелял, будет ясно в течение часа. Сейчас Погосяну делают операцию, никто и ничем ему помочь не может. После операции тоже ясности не будет. В лучшем случае с ним все понятно станет завтра. — Он обернулся к толпе. — Видите, люди расходиться не собираются. Нам придется отыграть свою роль до конца. Всем, кроме окровавленного Сани, которым только детей пугать, а ждать, пока он отмоется от крови, мы не можем. Так что Нерушимый — в раздевалку, остальные — движемся на стадион…
— Секунду! — крикнул я Льву Витаутычу. — О ранении нужно сообщить отцу Мики. Они в ссоре…
— Я знаю, — кивнул Тирликас. — Все сделаем. Пока иди в подтрибунное, прими душ и переоденься, ты весь в крови. Дождись меня, никуда один не уходи — опасно.
— Хорошо. Сможете принести мою сумку из автобуса? — спросил я уже на ходу. — Рина все это видела, не хочу, чтобы она волновалась.
— Сделаю, — пообещал Тирликас. — Вряд ли покушение покажут во время прямой трансляции, но я тебя понимаю.
Сперва мы шли все вместе. Парни старались не показывать, что расстроены и взволнованы, ведь люди на трибунах не видели, что Погосян тяжело ранен, они узнают об этом позже.
Рядом со мной шагал Микроб, раздувал ноздри, сопел и хмурился. Наконец он сказал, глянув на меня:
— Мика, выходит, тебя спас? Это ведь в тебя зачем-то стреляли?
— Зачем-то стреляли, — повторил я.
— Никогда себе не прощу, что травил его, — произнес Микроб дрогнувшим голосом. — Он искупил вину игрой. А теперь еще и кровью… это слишком!
— Мика бы все равно так сделал, — проговорил я. — Это было от души, да он и не собирался прыгать под пули, само так вышло. Стрелявший — дурак. Знать бы его мотивы…
Только одно приходило на ум: еще один «старовер», то есть фанатик, увидевший во мне самородка, опасного для рода человеческого. Или нет? Или у него личные счеты со мной? Но как, когда я ни разу его не видел? Может, просто шизик, и Голос нашептал, что меня надо убить? Скоро узнаем.
Перед выходом на поле мы разделились: я и Тирликас, а также журналистка Ольга, пассия Микроба, и Олег остались, я направился в раздевалку, где было, как в резиденции олигарха: все серебристо-белое, сияющее, автоматическое. Подошел — двери разъехались. Сделал дело в туалете, шагнул — механизм в бачке сработал, спуская воду, свет выключился.
Не просто лавки, как в раздевалке на старом стадионе, а банкетки на гнутых титановых ножках. Есть просто душевые кабинки, изолированные, где струи воды бьют под разным углом, есть душ Шарко и джакузи.
Я глянул в зеркало. Кровь была везде: на футболке, шортах, даже на лице, словно я кого-то загрыз. Скинув одежду на пол, я принял душ, а когда вышел из кабинки, обернувшись полотенцем, то направился к своему шкафу №1, приложил руку к сенсорной панели — дверца открылась.
И одновременно вошел Тирликас с моей сумкой. Не переодеваясь, я забрал ее, достал телефон и набрал Рину. Она сразу же ответила:
— Привет! Смотрю открытие. А ты чего не на поле?
Ага, значит, о происшествии скажут позже. У телевизионщиков установка — сделать людям красиво, а шокировать потом.
— Да ногу подвернул. Звоню сказать, что все в порядке, не волнуйся…
— Не клади трубку. Мать приходила. Говорит, что к тебе явилась какая-то шмара и требовала встречи. Типа вопрос жизни и смерти. По описанию на Лизку похожа.
— Она и мне звонила и писала, — признался я. — Отвечать я не стал.
— Правильно! Это ж надо, какая наглость.
— В общем, я жив-здоров. Скоро, часам к восьми, буду у тебя. Отбой.
Дав мне договорить, Тирликас сказал:
— Стрелял Лужков Егор Михайлович.
У меня глаза на лоб полезли. Внук того самого Лужкова, который в этой реальности ни разу не мэр? Спрашивать я об этом, естественно, не стал. Мое удивление Лев Витаутыч трактовал по-своему.
— Ты его знаешь?
— Нет. Но фамилия знакомая. За что он хотел меня убить, выяснили?
Губы
