Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев
Постучал в дверь, отворил слегка и попросил разрешение пройти. Получив его, прошел внутрь. Стандартный маневр, который мы делаем сотни раз за жизнь.
— Добрый день, магистр Торс!
— Здравствуй! Присаживайся! — указала она на деревянный стул.
Кабинет магистра по истории выглядел, как…кабинет магистра по истории: бесконечная стена с книгами с ровными, как один, корешками и золотистым шрифтом названиями. Мне даже показалось на секунду, когда я только пересек порог, что зашел в библиотеку. Массивный стол, с прекрасной полировкой, на поверхности которого игрались блики от солнца, посещавшие помещение через окна. Выбивался из логики и общей картины только ковер. Потертый от времени и сотен шагов, но ухоженный, он был слишком уж…пёстрым. Обжигающе красного, переливающегося в оранжевые цвета, он бил в глаза, создавая сильный контраст с общей обстановкой.
— Подарок от самого императора! — заметив мое внимание, ответила она.
— Красивый! — только и ответил я, хотя он портил всю обстановку.
— Я была тогда совсем молода. Только-только пришла в эту академию, — начала она, и я понял, что это будет долго. — Совсем юной я была, только окончила академию и стала здесь преподавать. Дивное было время. Люди тогда были другими: добрыми, магистров уважали, мы были в почете. Не то, что сейчас. Сейчас вам, молодым, только войну подавай. Все хотят быть героями, но никто не хочет заниматься науками. Что у вас на уме, я не пойму. Только разрушать; никто не хочет созидать. Вот во времена первого императора…
— О нем я и хотел…
— …вот бы жить в его времена. Я бы ни на шаг от него не отходила и своим пером бы оставляла великое наследие на страницах бумаги последующим поколениям. Не зря ведь он первым делом, что сделал после своего становления — построил академию. Он, как никто другой понимал, что империй рождаются мечом, но живут благодаря перу. Великий был человек. Никто ни до него, ни, уж точно, после него не достигнет такого просветления. Великий был человек! — на несколько минут ушла она в свои мысли, и я не стал ей мешать, ожидая, когда она сама со мной заговорит. — Так что ты хотел? Я отвлеклась немного.
— Вы, как известно общественности, большой специалист в области истории, — начал я с маленькой похвалы, чтобы расположить ее к себе, — в частности, у вас большие познания о жизнеописании первого императора.
— Так? — навострилась она.
— И вот у меня возник один вопрос, когда я напоролся на один очень странный, скажем так, эпизод из его биографии. Собственно вопрос: правда ли, что он был обычным пастухом? Меня это, признаться вам откровенно, немного сконфузило.
— Бред это чистой воды, — как-то резковато ответила она, чем показала, как сильно ее волнует это. — Он был гением своего времени. Новатор, просветитель, завоеватель, правитель, ученый. Он дикарей, которые забыли себя и изменили своим предкам, объединил под своими знаменами и сделал людьми просвещения. Да если бы не он, мы бы так и сидели камни точили. Вся его жизнь была наполнена чудесами разума. И, уверяю тебя полноценно, такой человек не родится от плебейской женщины. От его первого вдоха и до последнего слова он был особенным. А байки про пастуха, говорю тебе еще раз, бред, причем полнейший.
— Тогда, где же истина?
После этого она немного призадумалась, но лишь на секунду, когда человек уже знает свои дальнейшие действия, но в последний раз примиряется, чтобы окончательно убедиться и учесть все нюансы. Поднялась с места, прошла к полкам с сотней книг, достала одну из них и вернулась в свое кресло.
— Здесь, — раскрыла она книгу и выискала до нужного места, — на этой странице копия записей, оставленных лично им.
Я взял книгу с ее рук и взглянул на нее. Не знаю, сколько сил нужно, чтобы человек откровенно пораженный сохранил в себе мину невозмутимую под бурей столь сильных эмоций, что охватили меня. На страницах, на которые я сейчас внешне смотрел обыкновенно, а внутренним состоянием глазел, были выведены буквы знакомого мне алфавита — кириллицы. Столько мыслей, столько домыслов, предрассудок и догадок, выстраивание теорий, неверия и одновременной невозможности отрицания переплелись во мне. Значит ли это, что он попал в этот мир из мира моего? Да, конечно, значит — что за глупый вопрос. Кем он был и как он попал? Если докопаться до этих ответов, то смогу больше узнать и о себе. Ведь я бросил всякие попытки это разузнать, просто потому что не знал за какой конец прицепиться. А сейчас вот — начало прямо передо мной. Так, нужно что-то сказать, а то своей долгой паузой невольно выдам себя.
— А что здесь написано? — задал самый банальный вопрос, а сам впился глазами, при этом все же не забывая делать подходящий вид.
— Никто не знает. Не смогли расшифровать. Язык, которым он там пользовался, больше похож на шифр. Вроде бы находили кое-какие закономерности, благодаря которым и могли бы хоть что-то понять, но потом все ломалось. В некоторых местах и вовсе встречались откровенные противоречия. К примеру, два отрицания давали согласие. А иногда, наоборот, два отрицания усиливали отрицание. И где, что да как, затрудняло все.
— Но почему я не встречал подобного ранее? Я всю библиотеку перерыл.
— Это секретные данные.
— Тогда почему вы показали мне их?
— А что с этим знанием сделаешь? Расшифровать точно не сможешь. Самые великие умы это пытались, но без отправных точек это сложно, если не невозможно. Расскажешь кому-то? Не поверю. Ты не дурак, чтобы это сделать. Вот и получается, что и смысла скрывать это от тебя, нет, — ухмыльнулась она.
Я еще раз быстро пробежался глазами по тексту. Он был короткий и содержал в себе, судя по тексту, строки из его дневника. В частности, он писал тут, как провел день. Ничего особенного. Встал, сел, поел, поспал, отдохнул. Но ведь если он писал о таком, то значит и писал о чем-то более серьёзном. Мне определённо надо добыть больше сведений.
— Это все? Или есть еще тексты?
— Конечно же, есть еще. Но они хранятся в главной библиотеке.
Тут у меня чуть не вырвался легкий стон, потому что
