Андрей Колганов - Жернова истории
«Доколе ты, Катилина…» — сразу вспомнилось мне начало одной из речей Цицерона. Все-таки у нас было схожее гимназическое образование. Ага, «у нас». У меня с Осецким, да. А что? Теперь оно у нас общее. Как и мое высшее…
Борис Спиридонович Стомоняков, наш торгпред в Германии, с которым я познакомился во время командировки в Берлин, недавно стал заместителем Красина. Отводит глаза, мнется, смущается, но все же мычит нечто невнятное под стать общему настрою:
— Полагаю, что товарищу Осецкому надо сделать выводы из той товарищеской критики, которая тут прозвучала. Столько лет работы в наркомате, еще с 1919 года, и за все это время не суметь сработаться с коллективом… Одни конфликты и недоразумения…
Не стал бросать в меня камень Константин Матвеевич Шведчиков, который в НКВТ ведал делами, касающимися материального снабжения агитационно-пропагандистской работы — обеспечением бумажной, полиграфической и кинопромышленности, — и был тесно связан с Агитпропом ЦК. Однако и в защиту мою он особо распространяться не стал, бросив лишь:
— Мне кажется, вся эта шумиха — не по делу. Надо предложения Осецкого рассмотреть с практической точки зрения, а не выкрикивать лозунги.
Вился ужом, но все же присоединился к общему хору и Александр Антонович Трояновский, с которым я был неплохо знаком по работе в АРКОСе. Кстати, он и сменил меня на посту председателя АРКОСа в Лондоне, по моем возвращении в Москву в 1923 году. Ему, как и Стомонякову, было очевидно неудобно оказаться на стороне моих хулителей, и он точно так же прятал глаза, однако проговорил:
— Да уж, Виктор Валентинович, с частным капиталом — это вы куда-то не туда размахнулись. Не ожидал от вас такого, право слово, не ожидал. — И, неожиданно ожесточившись, заговорил более жестко:
— Нам такая линия на сдачу позиций частному капиталу в наркомате не нужна!
— Верно! — поддержали его еще два или три голоса.
Замнаркома, Варлаам Александрович Аванесов, был гораздо более сдержан:
— Ах, голубчик, — сочувственным и одновременно наставительным тоном ворковал он, — ведь я же вас предупреждал, что со своей неумной прытью вы все время готовы наломать дров. Ну, что же нам с вами делать? Сколько же можно вас воспитывать? Мы ведь тут в няньки вам не нанимались. Видать, придется переходить к определенным выводам. Жаль, ах как жаль! Вы ведь могли бы много полезного добиться для наркомата.
Недавно вернувшийся на свой пост замнаркома после краткого пребывания в наркомате финансов Моисей Ильич Фрумкин (это его я замещал в должности и.о. замнаркома), тоже нашел, чем меня уколоть:
— То, что вы предлагаете, товарищ Осецкий, — это шаг к подрыву монополии внешней торговли. Сколько нам пришлось бороться, чтобы отстоять, в конце-концов, этот незыблемый принцип пролетарской диктатуры. И нате — появляетесь вы и хотите нас уговорить, чтобы мы сдали эти позиции!
Странно. Более, чем странно! Фрумкин никогда не числился среди ярых приверженцев монополии внешней торговли, скорее наоборот. У него было немало столкновений с Красиным как раз на этой почве. С чего бы вдруг он решил перекраситься из Савла в Павла?
Красин, молчавший все это время, наконец, вступает в разговор:
— Хорошо, — говорит он, — позиции, кажется, определились. Предлагаю внести в предложения товарища Осецкого поправки, направленные на обеспечение нашей линии по вытеснению частного капитала и неуклонного проведения монополии внешней торговли. С этими поправками предлагаю принять тезисы товарища Осецкого в целом. Ставлю на голосование. Кто за? Против? Воздержавшиеся? Принимается большинством голосов при одном голосе против и двух воздержавшихся. Переходим к следующему пункту повестки дня…
Вот тоже странно. Ругали ругательски, а всего один голос против.
Через день, 10 ноября, снова было совещание у Куйбышева. Там мои предложения тоже подвергались критике, но не столь резкой, как на коллегии, и далеко не единодушной. Поэтому в заключение комиссии они вошли почти в неизменном виде. А вот после заседания Куйбышев снова отозвал меня в сторонку, и сухим тоном произнес:
— Виктор Валентинович, по поводу нашего предыдущего разговора о назначении вас начальником КРУ… Вопрос снят. — С этими словами он повернулся и покинул зал заседаний, произнеся на ходу:
— До свидания, товарищи!
Да-а… Похоже, меня разменяли. Вот только не совсем ясно, за что и на что.
В своем наркомате решаюсь отловить Трояновского, с которым у меня до того были, пожалуй, самые лучшие отношения из всех членов коллегии, чтобы постараться добыть хотя бы какую-нибудь информацию. Перехватываю его в коридоре, несмотря на его стремление прошмыгнуть мимо, «не заметив» меня, и, крепко вцепившись в плечо, спрашиваю напрямик:
— Саша! Ты с чего вдруг на меня ополчился?
Тот долго мялся, пытаясь отвести глаза, совсем, как на том заседании, потом заговорил шепотом:
— Вика, ты не понимаешь… Они же тебя съедят… И меня съедят, если я буду тебя поддерживать…
— Кто — они? — требовательным голосом пытаюсь выяснить «грязные подробности».
— Да все! Все! Они как узнали, что тебя прочат на начальника КРУ, так как с цепи сорвались. Боятся тебя. И их покровители тоже не хотят тебя видеть на этом месте. Мне Стомоняков под большим секретом рассказывал — его Ягода вызывал, и прямо ему объяснил: этого козла в огород пускать нельзя. Извини за «козла», но это он тебя так называл. И учти — я тебе этого не говорил! — уже не зашептал, а зашипел Александр Антонович, схватив меня за лацканы костюма, и тут же отпустив, испугавшись, что этот жест будет замечен кем-нибудь со стороны.
Так… Кое-что становится понятным. Старый знакомый прорезался. Наверняка у него многие из коллегии на крючке, за всякие мелкие и не очень мелкие грешки, а кто-то, возможно, и общие дела с ним крутит. Вот он их натравил. Ну ладно, это еще мы будем посмотреть… («Здавайтесь мне на шестный слово. А там… мы будем посмотреть» — вспомнились мне почему строчки из известной агитки Демьяна бедного «Манифест барона Врангеля»).
Однако насчет «посмотреть» — это я погорячился. Состоявшийся вскоре разговор с Леонидом Борисовичем расставил все точки над i.
На прием к Красину отправляюсь на следующий же день, — пока он снова не уехал во Францию, — чтобы покончить с неопределенностью своего положения в наркомате. Ведь за то время, когда мне пришлось исполнять обязанности заместителя наркома, вместо ушедшего в Наркомфин Фрумкина, на пост начальника отдела экспорта назначили другого человека. Теперь же Фрумкин вернулся на прежнюю должность, а я, таким образом, остался лишь членом коллегии НКВТ без определенных обязанностей.
Леониду Борисовичу не надо долго объяснять цель моего визита, и, поздоровавшись, он сразу берет быка за рога:
— Прямо и не знаю, что с вами делать. Надо бы как-то вас прикрыть от всего этого… — размышляет он вслух.
— От чего прикрывать-то? — вопрос вполне закономерный. Надо же выяснить, наконец, насколько далеко зашла интрига.
— Ну, вы, наверное, не хуже меня знаете, кому вы дорогу перешли, — вскидывает на меня глаза нарком. — Такая буря поднялась наверху… Все, что я могу для вас сделать — это запрятать подальше, пока тут «вихри враждебные» не улягутся, — с едва заметной иронией в голосе цитирует он слова «Варшавянки». — Лучше всего, Виктор Валентинович, уехать вам куда-нибудь за границу, и сидеть там тише воды, ниже травы. У нас, кажется, в Италии образуется местечко. Горчакова, хотя Сергей Григорьевич и дельный работник, судя по всему, придется на торгпредстве сменить. ЦКК, имея поручение Политбюро — с подачи Литвинова и Чичерина, будь они неладны, — требует убрать старых царских чиновников с ответственных постов в торгпредствах. Да у Литвинова с Лежавой на Горчакова вдобавок и персональный зуб есть еще с 1920 года, когда они безуспешно пытались сорвать его назначение в Польшу. Так вот вас как раз на его место и определим. А ему я что-нибудь подыщу у себя во Франции. — Красин снова вопросительно глянул на меня.
Торгпред в Италии? Некоторые мои недруги дорого бы дали, чтобы заполучить для себя такое местечко. Но мне-то оно зачем? У меня все начинания здесь, все на Москву завязано…
— Спасибо, Леонид Борисович, но мне крайне желательно остаться в Москве, — решительно отвечаю наркому.
— Зря. Ей-богу, зря. — Видно, что Красин не на шутку расстроен. — В банке со здешними пауками вам не ужиться… — Он ненадолго замолчал, потом с горечью проговорил, тихо, почти под нос:
— Наше несчастье в том, что нам в нашем аппарате приходится работать с людьми, никогда больше полтинника в кармане не имевшими. Как только такой человек увидит сто рублей — обязательно положит в карман. А эти… большие ребята… пользуются такими проходимцами вовсю для собственной выгоды. — Леонид Борисович задумался, и после затянувшейся паузы обратился ко мне:
