Национальность – одессит - Александр Васильевич Чернобровкин
Однажды утром активисты не поленились встать пораньше и заполонить все пространство внутри главного корпуса перед входной дверью, не пропуская внутрь ни студентов, ни преподавателей, ни лаборантов, ни обслуживающий персонал. Я зашел через второй корпус, где была химическая лаборатория, в которой в шкафчике лежал изготовленный мной целлулоид. Собирался поработать с добавками, чтобы снизить его легкую воспламеняемость и повысить твердость. Забрал бо́льшую часть того, что хранилось в шкафчике, завернул в лист плотной бумаги и пошел через двор к главному корпусу. С этой стороны плотность революционеров должна быть ниже.
Неподалеку от входа курил папиросу студент Картузов, которого, как позже выяснил, зовут Игнат. Левая рука перебинтована. Наверное, поэтому в последнее дни не видел его в университете.
— Что с рукой? — поинтересовался я,
— Да вот решил проверить то, что ты мне посоветовал, и в шутку сказал, что на год отойду от революционных дел, чтобы на каторге зарабатывать в какой-нибудь конторе. Ты бы слышал, какой ор начался! Меня даже пообещали убить. У самих кишка тонка, нашли дурочку с пистолетиком. Она стелилась под меня, а я отказал. Мол, студентам не положено иметь подруг. Вот она и отомстила, да еще в людном месте. Скоро будет суд, — показав перебинтованную руку, поведал он с горькой иронией.
— Судите их по делам их, — процитировал я библейское выражение.
— Больше я к ним ни ногой! — со злостью пообещал Игнат Картузов.
Самый опасный враг — преданный тобой друг.
— А я загляну к этим придуркам, объясню, что ученье — свет, а неученым — тьма, — кивнул я на дверь в корпус и попросил: — Дай спички.
В школьные годы одним из любимых моих развлечений были дымовушки, которые делал из треснувших шариков для настольного тенниса, линеек или любого другого целлулоида. Заворачиваешь в бумагу, поджигаешь, после чего бросаешь на пол и придавливаешь подошвой, чтобы сбить пламя. Реакция продолжится с образованием большого количества дыма и специфичным резким запахом горящей пластмассы. Я толкнул ногой дымовуху — и она заскользила по полу в толпу бунтовщиков. Дым выделялся быстро и в большом количестве. Кто-то попытался затушить, потоптавшись, но только ускорил процесс. Те, кто не видел, откуда он берется, начали паниковать. С разных сторон послышались крики «Пожар! Спасайтесь!». Тупое стадо отреагировало быстро и безрассудно. Большая часть выпулилась через главный вход, меньшая — во двор, а кое-кто рванул вверх по лестнице, чтобы, если бы был действительно пожар, потом сигать с крыши, а здание довольно высокое. Через несколько минут никто никому не мешал.
Я появился в дверном проеме главного входа, словно материализовавшись из дыма, который быстро рассеивался, и пригласил столпившихся на улице студентов и преподавателей:
— Заходите, господа! Пожара нет, дым не опасен при низкой концентрации.
На обратном пути подобрал еще теплый, подпаленный бумажный сверток с остатками горения, выбросил его в урну во дворе, где было место для курения.
Отдав Картузову спички, позвал его:
— Пойдем учиться.
— Как ты это сделал? — сразу спросил он.
— Достанешь целлулоид, научу, — ответил я.
У меня первой лекцией была общая химия, которую преподавал профессор Петренко-Критченко.
— Судя по запаху, кто-то сжег в коридоре целлулоид. Это не вы сделали? — спросил он меня, когда зашел в аудиторию.
— Не сжег, а провел реакцию разложения целлулоида без доступа кислорода. Так больше дыма образуется, — ответил я и пошутил: — Познакомил народные массы с пластическими.
— Знакомство оказалось эффективным, — сделал вывод профессор Петренко-Критченко, после чего сказал: — Собирался сегодня прочитать лекцию о солях щелочных металлов, но, раз уж так случилось, поговорим сперва о пластических массах.
75
Тридцатого сентября в Одессе отменили военной положение. Двенадцатого октября по всему городу начались забастовки. Первыми были железнодорожники, которые жили намного лучше рабочих частных предприятий, присоединившихся к ним позже. Бастовали даже низкооплачиваемые сотрудники управы. Все требовали повышения зарплаты. Каждый из нас доволен своими деловыми качествами, но обижен зарплатой. Четырнадцатого сентября школота опять забила на занятия, принялась расхаживать по улицам, бить витрины магазинов и призывать к всеобщей забастовке. Возле женской гимназии (ради кого все затевалось!) толпу беспредельщиков остановил отряд казаков и объяснил им нагайками, что надо вести себя прилично. Обиженные пацаны побежали жаловаться на них старшим братьям в университет. Там объявили всеобщий митинг на следующий день. В субботу занятий не было, потому что главный корпус и двор были заполнены студентами и посторонними, которые несколько часов убеждали друг друга, что надо быть смелыми, идти до конца — создать Черноморско-Дунайскую республику, где все вдруг станут богатыми и свободными.
До городских властей наконец-то дошло, что надо принимать срочные меры, иначе город захлестнет анархия. В воскресенье утром университет был оцеплен солдатами. Они выпускали всех, но никого не впускали. Бунтари разбрелись по соседним улицам и принялись возводить баррикады. В город ввели дополнительные войска — и начались уличные бои. Стрельба и взрывы бомб слышались в основном за пределами Города. Полиция арестовывала стрелков и бомбистов, большая часть из которых оказалась гимназистами. Вечером в городской управе посовещались и приняли наимудрейшее решение освободить их с формулировкой «они же дети», после чего даже трусливые ботаны решили, что им можно всё.
В понедельник семнадцатого октября император Николай Второй пошел на уступки, чтобы усидеть на троне после поражения в войне — был опубликован «Высочайший манифест об усовершенствовании государственного порядка». Народу были дарованы неприкосновенность личности, свобода совести, слова, собраний и союзов, избирательное право для всех сословий и принятие законов только после одобрения Государственной думой. Правда, император имел право разогнать Думу, которая откажется принять нужный ему закон, что, как я помнил, Николай Второй и будет делать на свою голову, пока, оставшись без трона, не получит пулю в нее. До одесситов эта новость дошла во второй половине дня. Во вторник занятия в Императорском Новороссийском университете отменили, потому что все, студенты и преподаватели, начали праздновать победу над самодержавием. По городу расхаживали толпы с хоругвями, иконами, имперскими или красными флагами, распевали «Боже, царя храни!», поздравляли друг друга с освобождением от гнета. При этом больше всех радовались те, кто по службе занимался угнетением.
К вечеру начались погромы. В первую очередь били студентов и гимназистов с красными лентами, большинство из которых были ашкенази. Постепенно погромы переместились в районы, где жил средний класс. Нищие ашкенази никому не мешали, а богатых охраняли отряды
