Железный канцлер (СИ) - Старый Денис
Я не ответил. Наступал еще один момент истины. Я достал из внутреннего кармана свернутый лист бумаги и протянул его государю. Он взял список и стал его читать.
— А отменить крепость не хотите? — раздраженно сказал император.
— Нет, пока нет. Простите, ваше величество, но я не человеколюб. Я для дела, для России. Иным крестьянам лучше и за добрым барином быть. Но есть те, кому нужно помочь вырваться, стать иными, выкупиться, — я запнулся, задумался. — Только это у вас вызвало смущение?
— Не только. Меня смущает слово «Конституция», ее не нужно. А вот остальное… Ты, Миша, считаешь, что это поможет? — не дожидаясь моего ответа, Павел сам ответил. — Нет, не поможет.
— Бездействие — хуже любых действий, — сказал я.
— Это ультиматум, то есть, если я не соглашусь на вот это, — Павел потряс бумагой с написанными пятнадцатью пунктами первоочередных преобразований. — Я умру?
— Вы останетесь живы, — слукавил я, поняв, что ультимативность пойдет только во вред.
Павел задумался, стал расхаживать по комнате, вчитываясь в текст. После он подошел к столику для письма, присел за него, небрежно, в несвойственной ему манере, смахнул листы бумаги на пол, поставил чернильницу, из которой не все чернила разлились, и стал черкать и ставить знаки возле каждого пункта, составленной мной программы развития. Сморщив брови, император казался сосредоточенным и предельно серьезным.
Я хотел спросить, где мои подарки, где самопишущиеся перья, но понял, вот прямо сейчас мне нужно молчать, не шевелиться, дышать через раз.
— Где я поставит цифру «один», на то я согласен, «два» — это следует обсуждать, «три»… Впрочем, тут только один пункт про конституцию я вычеркнул, — сказал через некоторое время император, посыпая песком бумагу и передавая ее мне.
Я вчитался. Да, не прав. Само слово «Конституция» вызывала отвращение у монарха. Я же не вкладывал такой смысл в это понятие, который, вероятно, подразумевал император. Я лишь хотел упорядочить систему, пусть и во многом самодержавную. Основной закон — я не против, чтобы Конституция называлась так, но в этом документе должны прописывать все обязанности даже монарха. Я только лишь ограничиваю возможности самодурства. Государственный Совет должен высказывать свое мнение, и это все становится публичным через прессу. Именно пресса ограничивает глупости.
— Значит так… Я год смотрю на вашу работу. Будете канцлером и воспитателем Николая, если подтвердится все то, что вы сказали. Не подтвердится, я слово вам даю, что казню вас, господин Сперанский. Проявите себя, как нужный мне и Отечеству канцлер, хорошо, пусть будет так. Я только для общего блага пекусь. Министерства мне не нравятся. Назовите их коллегиумами и делайте реформу, — Павел Петрович посмотрел на меня и ухмыльнулся. — Откройте же дверь или окно, мне душно и еще горшок вынести нужно.
Добился ли я того, чего хотел? Почти что да. Конечно, можно было надеяться, что все условия будут приняты императором безропотно, а я сам займу должность канцлера не на испытательном сроке, а сразу же и надолго. Однако, так даже лучше. С таким подходом, я понимаю, что решение государя — это не обман, это договоренность. Он хочет выйти из кризиса, вот я и становлюсь кризис-менеджером. Получится за год решить многие вопросы, а их, ну очень много, особенно в экономике, в следствии политики, то не поменяет меня Павел. Я умею работать, у меня есть понимание, куда двигаться и наработки из будущего. Я обязан все сделать по уму!
— Прикажите, чтобы меня одели, я отправляюсь на ужин с семьей. Будем играть спектакль? Так ведь, канцлер граф Сперанский, «спаситель» государя. Но знайте, что мне нужны доказательства! Если все так, что Пален не верен мне, как и многие други, то положиться не на кого. От вас ложь я не стерплю! — сказал Павел, закрылся ширмой и присел на ночной горшок.
Эх, нравы! Я уже вспоминал устройство канализации и вотерклазета. Срочно нужно сделать такой императору. Через подобные мелочи, облегчающие и улучшающие жизнь, можно многого добиться от монарха.
Глава 4
Глава 4
Петербург. Зимний дворец 1 марта 20.10 (Интерлюдия)
Улыбки и открытые, казалось, что ни капли не смущенные взгляды. Перестук ударов серебряных десертных ложечек о блюдца и еле слышный хруст разламывающегося безе в чудесном пирожном «Александра Павловна». Семья «любящих» друг друга людей поздно пила чай.
— Я рада, мой муж, что вам стало лучше и даже не понадобилась помощь «нежности», — съязвила Мария Федоровна.
— О, мадам, нежность в этом доме нынче не живет, — отшутился Павел Петрович. — Но если нужно, то я найду где взять чуточку нежности и любви, если во дворце всего этого не сыщешь.
Константин с осуждением посмотрел на отца, но, поняв сколь ненужную эмоцию только что проявил, сразу же отвернулся и сделал вид, что сильно увлечен поеданием пирожного. Константин осудил намеки отца, что он найдет себе любовницу. Поборник семейной верности, второй сын императора, не замечал «бревна» в своем глазу, не считал свой брак каким-то ненормальным. Константин вновь был без своей супруги, которой «нездоровится». Ну так откуда здоровье, если женщину оттягали за волосы лишь за попытку поговорить?
«Нежностью» императрица иногда называла Анну Лопухину, которая вся была такая возвышенная, ласковая. Особенно это ощущалось на контрасте с Марией Федоровной, высокой, с грубой фигурой. Императрица это понимала, оттого еще больше злилась и на себя и на мужа, вовсе на судьбу.
— Папа, я беспокоюсь о вашем здоровье. Может стоит все же лечь раньше поспать? — со слащавой улыбкой на лице, спросил Александр.
«Какую лживую тварь я воспитал… Нет не я — это все она. Мать мстит мне из Преисподней» — подумал император, при этом он старался не менее приветливо, чем его сын, улыбаться.
У Александра Павловича явно получалось лучше.
— Признаться, сын мой, мне весьма по душе ваша забота обо мне. Конечно же уже скоро я пойду к себе в спальню. Такой приятный глазу снег на улице идет, под него самый лучший сон, — сказал Павел Петрович, а после обратил свое внимание на невестку. — Лизонька, а как вы поживаете?
— Спасибо, ваше величество, все в порядке, я рада быть частью вашей семьи, — прозвенел звонкий голосок Елизаветы Алексеевны
— На вас, душенька, лишь и уповаю. Это Александр с виду таков… э…э, а так он исполнительный и любит свою семью и в Бога верует, заповеди чтит, — Павел пристально посмотрел на своего пока еще наследника. — Любишь? Веруешь? Чтишь заповеди, не лжешь перед алтарем и отцом?
— Конечно, папа, я никогда вам не лгал. У вас есть сомнения? — невозмутимо говорил Александр.
— Нет, что, вы, сын мой! — сказал Павел, встал со стола, подошел к сыну и неожиданно для всех поцеловал его в губы.
После император проделал такие же действия с Константином, потом с Марией Федоровной, с той лишь разницей, что супругу он поцеловал в лоб. А вот у невестки Елизаветы Алексеевны своим императорским вниманием удостоил лишь ручку.
— Куда я иду, не нужно вам ходить. Я желаю быть один, — сказал Павел и спешно удалился из столовой [Павел Петрович отсылает к стиху 33 13 главы Евангелия от Иоанна, последние слова Христа на Тайной Вечере].
Император уже шел в сопровождении двух лакеев в свою спальню, когда еле-еле, на пределе возможного, расслышал команды во дворе дворца. Развода караулов быть не должно, значит началось… Испытание для императора, но еще в большей степени для всей России.
Государь покрутил головой по сторонам, будто раньше и не видел этих людей, что ему уже больше трех месяцев прислуживают. Теперь лакеи выглядели иначе, в них можно рассмотреть и выправку, и силу, и уверенность, чего раньше император просто не замечал, или что от него умело скрывали.
Павел так и не мог понять: то ли он под конвоем, то ли под охраной. Не было сомнений, что лакеи — это люди Сперанского. Как же раньше он не замечал походки, словно хищник готовится к убийству своей добычи? Именно так шагали эти слуги. Но рядом с ними император чувствовал себя защищенным. Павел доверился. Еще до конца не понимая, как относиться ко всему происходящему, он просто доверился.
