Гоблин. Монстр или... - Криаан
Время и место неопределимо. За пределами Четырехугольного мира.
— Эй! Так не честно! — возмутилось олицетворение Жизни и одно из воплощений Вселенского Порядка, самоуправству соперника. — Откуда ты взял этого своего «Великого духа»?! А ну убирай обратно, нормально же играли!
— Создал, как и всякую тварь до него, — довольно улыбнулся Изобилие и одно из воплощений Вселенского Хаоса, показывая своему сопернику кипу бумаг. — Ты посмотри, я уже прописал ему все характеристики, характер, мотивацию, лор, и предысторию, так что никто не подкопается!
— И что мне тогда делать прикажешь? Тоже создавать своего Духа, а может Героиню наделять новыми силами? Хотя… — зарылся в схожую кипу бумаг первый игрок, после чего победно извлек один из них и возвышенным тоном произносит. — Бросок на божественное восприятие. — Кубик покатился по игральной доске перепрыгивая с одной грани на другую пока не остановился на… — Двенадцать? Ксо! «Мать-Земля замечает воздействие твоего Великого Духа, но не успевает его остановить, отмечая только конечную точку. И в своём бесконечном сострадании ко всякой твари мирской, обращает свой взор на человека, запертого в теле гоблина, обещая тому…»
— Стоп, стоп, стоп! Хватит! Не многовато ли успеха, для двенадцати? Хватит и того, что она замечает неправильного гоблина.
— Ладно, — смирился с тем, что не удалось внести еще немного правок в партию Жизнь. Естественно, ради Сохранения Великого Порядка, как же иначе? — Только замечает. Твой ход.
— Так, и кем же мне походить… — задумчиво поскреб извилины Изобилие, чей взгляд пробежался по кипе бумаг…
Снова Четырехугольный мир. Один незадачливый попаданец.
То, что я помер, скончался, преставился, завершил земной путь, как-то не особо встревожило, хотя явно ж должно было. Конечно, ни разу не помирал еще и доподлинно утверждать не могу, но это ж обоссать колени как страшно! Ить хрен его знает, что за тем «рубиконом»: может, действительно перевозчик, а может и нет ничего. Такого просто нельзя не бояться, если ты хотя б на волосок адекватный!.. Да только событие это — жуткое для любой твари, и тупой, и разумной — просто не успело как следует испугать, не прихватило морозною щепотью волосы у меня на загривке. Нагадило в растерянную, сотрясаемую от ударов башку зерном кристального осознания — «я подох!» — но жлобски зажало времени на прочувственное смакование. Ни истерики тебе, ни самокопаний каких, ни мал-мала внятной паники: «Чик!.. И ты уже на небесах». Помню только, как притулился под деревом в поле, пережидая грозу — ух, и здорово же грохотало прямо над головой! — а потом… будто обрезало. Как говаривал классик: «Тут помню, а тут — не помню».
А сейчас даже глаза толком не могу распахнуть, потому что меня по лицу от души душевно в душу метелят — практически пиздят — какие-то зеленомордые, мерзкие дети! Радостно верещат, брызжут слюнями от восторженных чувств и бьют с огоньком. Без смертоубийственных умыслов — в визгах не слышно ярости бешенства — но колотят умеючи, сучата, с явным желанием причинить больше страданий. Вот же утырки коротконогие! За сполохами пинков прямо в лицо, что отзываются грохотом в голове, я кое-как вижу эту мерзкую мелочь. Вижу впервые — во век бы не знать их жабьи морды! — но хрен пойми откуда знаю наверняка, что бьют меня уже не впервые. И я их бью тоже… Бывает… По случаю… Но обычно, кажется, всё-таки пиздят меня… Хотя куда страньше этого театра абсурда — даже страннее придурковатого «Ура!.. Я подох!» — полное отсутствие даже капли стыда. И нахрена я вообще о таком думаю, пока меня избивают?! На секунду аж не по себе как-то стало: вдруг оттоптали что-нибудь важное в моей голове, уроды зеленомордые? Какие-то пиздюки-коротышки, которые от одного пендаля должны с воем улетать в стратосферу, топчут меня невозбранно, а я ни капельки этого не стыжусь. Боль чую, обиду, но только не стыд. Так же не бывает — даже у мазохиста есть хоть капелька гордости!..
Откуда-то из промежножного ганглия накатывает понимание, что эти два дебила с одной извилиной на двоих — есть мои братцы, родные, возможно даже единоутробные. Со мной один кусок мяса жрали, и свою первую самку тоже на всё племя делить будут. Каждый из них по отдельности туп, горд и самоуверен, как пуп земли, под которой мы проживаем, но вместе… Вместе два дебила — это сила, с которой стоит считаться. Особенно такому хиляку и заморышу, вроде меня. «Братцы тупые», — вспоминаю чужие-свои злобные мысли. — «Бьют часто, уроды, потому что дико завидуют — в племени у меня самый внушительный хер, хотя я самый младший». Какое племя и при чем тут мой хер — идей по нолям. Я вроде бы знаю, но… ничерташеньки не понимаю. Меня просто и без затей лупцуют ногами и на этих ударах пока что весь свет — полумрак, если точнее — клином сошёлся. Отбитые рёбра будто пронзают горящие без воздуха лёгкие, а я на остатках дыхания подвываю от боли не своим, тонко-скрипучим голоском. С переменным успехом пытаюсь свернуться калачиком, чтобы укрыться от вспышек боли, рубящих тело, и сберечь самую важную часть всякого гоблина. Нет, не мозги — голова в эти секунды совершенно без надобности. «А-а-а-а!.. Мои бубенцы!..» — за неимением выхода, болезненный вопль летает в мозгу. — «Суки, что ж вы по яйцам-то?!». Правда, помогало это не очень — бьют же в четыре ноги… Да и руки у меня какие-то слишком короткие… И вообще, какого черта тут происходит?!
На трепещущем свету живого огня взгляд зацепился за что-то блискучее. Оно промелькнуло под тряпкой на чреслах у старшего брата и как будто оплеуху отвесило — меня аж обожгло. Окатило внезапным порывом: «Хотеть!!!» Так вот почему этот козлина тупой так лупцует меня — не хочет младшему приныканую цацку показывать? «У-у-у, сюки, я вам устрою!» — закипает в отбитой башке. — «По яйцам бить, так ещё и не
