1928 год: ликвидировать ликвидаторов (СИ) - Ангелов Августин
— Это еще зачем? Какое отношение Трилиссер может иметь к моему здоровью? Или, ты, шизофрения, уже и в другие мои дела вмешиваться собираешься, которые к инстинкту самосохранения отношения не имеют?
— Товарищ Трилиссер имеет самое прямое отношение к сохранению твоего здоровья. Ну и моего, конечно, раз я теперь вместе с тобой поселился в одной черепной коробке на двоих. Потому что Трилиссер не любит Ягоду. А Ягода, как раз, здоровью нашему очень сильно навредить может.
— Что за чушь! Ягоду я почти никогда не ем. А если и ем, то только летом и очень редко, — возмутился Менжинский.
Пришлось объяснять:
— А я не про ту ягоду, которую едят, а про того человека с такой фамилией, который только что делал доклад.
— И чем тебе не угодил Генрих? — спросил удивленный Вячеслав.
— Тем, что он скоро начнет травить нас с тобой, если уже не начал, — сказал я. И добавил:
— Кстати, вот эти полосатые обои в кабинете, которые наклеили в прошлом году, уже вполне могут быть отравлены клеем с ртутью с его подачи. Ягода же тебя ненавидит. Вот и хочет извести, чтобы самому занять начальственную должность.
Менжинский вновь потер виски и сказал:
— Глупости. Генрих отличный исполнитель. А вот аналитическую работу он не потянет. Интеллекта и уровня образования ему не хватит. И он сам отлично знает об этом.
— Вот в этой недооценке и состоит ошибка! Очень часто всякие неумехи и недотепы думают, что все знают и делают лучше всех. И Генрих Ягода из таких. Он очень самонадеян и амбициозен. И мечтает только о том, как бы занять вот этот самый кабинет, — возразил я.
— Откуда только ты все это знаешь про Генриха? Похоже, ты не только моя шизофрения, а еще и паранойя, — сказал Менжинский, продолжая тереть виски, словно бы пытаясь избавиться от моего навязчивого голоса, звучащего в его голове.
А я вовсе не собирался успокаиваться. Потому проговорил еще более напористо:
— Одно другому не мешает. Немного паранойи нам с тобой не повредит. А то расслабился, понимаешь ли, божья коровка. Доверился всяким проходимцам, вроде этого Ягоды, вот бдительность и утратил. Меры нужно принимать немедленно, чтобы выжить! Тут аппаратная борьба не на жизнь, а насмерть идет!
Менжинский совсем растерялся. Он даже снял очки, чтобы они не мешали ему усиленно тереть виски. Но, это никак не помогало избавиться от меня. Поняв это, он мысленно спросил:
— Неужели все так серьезно?
— Слишком даже серьезно, — подтвердил я.
Вячеслав, вроде бы, снова смирился на какое-то время с моим существованием в своей голове, даже заинтересовался предложением:
— И что я могу предъявить Ягоде? Генрих же человек с отличной партийной репутацией. Он пользуется покровительством самого Иосифа Виссарионовича, выполняет секретные поручения вождя партии. Потому, чтобы Ягоду в чем-то обвинять, нужны железные доказательства.
— Вот поэтому товарищ Сталин обязательно должен узнать, что Ягода соврал в анкете, — произнес я.
— Как соврал? — удивился Менжинский.
— Очень просто. Нагло прибавил себе десять лет партийного стажа, — объяснил я.
— И что? Это можно как-то подтвердить документально? — спросил Вячеслав.
Я заверил его:
— Можно. Для этого нам и нужен товарищ Трилиссер. Ему необходимо немедленно поручить собрать компромат на Ягоду. И Трилиссер найдет доказательства. Обязательно найдет. Я знаю.
— Не понимаю, откуда ты, шизофрения, все это берешь? Как ты можешь заранее знать? Или у тебя еще и пророческий дар имеется? — спросил Менжинский.
— Ну, можно и так сказать, — ответил я загадочно.
— Ладно, сейчас позову Трилиссера, — сдался Вячеслав. Подняв трубку раритетного угловатого телефона, впрочем, здесь других пока и не имелось, Менжинский вежливо попросил телефонистку:
— Пожалуйста, соедините меня с Михаилом Александровичем Москвиным.
— Соединяю, — проговорил женский голос. И тотчас на другом конце провода ответили:
— Москвин у аппарата.
— Здравствуйте! Вы не могли бы зайти ко мне в кабинет? — я уже заметил, что Менжинский в общении с сотрудниками был подчеркнуто вежлив.
— Здравствуйте Вячеслав Рудольфович! Подойду минут через пять, — не менее вежливо проговорил собеседник.
Ожидая этого ценного сотрудника, который, как и многие в руководстве Советского Союза тех лет, вместо настоящих своих фамилии, имени и отчества пользовался в общении партийным псевдонимом, Менжинский протирал свои очки носовым платком, а я в этот момент просматривал воспоминания Вячеслава, связанные с этим Трилиссером-Москвиным, который тоже занимал в ОГПУ совсем даже немаленькую должность второго зампреда. То есть, если смотреть по подчиненности, это был третий важный начальник конторы после самого Менжинского и Ягоды.
И Вячеслав, конечно, знал про Меера Абрамовича Трилиссера много чего. Отец его был сапожником в Астрахани. Многодетная еврейская семья Трилиссеров считалась весьма небогатой, тем не менее, нашлись средства, чтобы Меер окончил реальное училище. В возрасте семнадцати лет он вместе со старшим братом переехал в Одессу, надеясь поступить там на учебу в университет. Но, сходу это не получилось, экзамены Меер провалил. После этой неудачи он примкнул к революционерам, вступив в Российскую Социал-Демократическую Рабочую Партию. Вскоре за участие в молодежных сходках он был отослан из Одессы обратно в Астрахань под полицейский надзор.
Впрочем, это не помешало ему всерьез заняться революционной деятельностью. Отправленный партией сначала на Урал для создания там партийного комитета, уехав оттуда в Самару, потом переехав в Казань, а потом и в Санкт-Петербург, он принимал активное участие в организации революционных отрядов во время первой попытки русской революции 1905-го года. Уже тогда он получил кое-какой опыт по выявлению шпиков Охранного отделения, будучи назначен руководителем военного крыла партии большевиков в Финляндии. В 1907 году его арестовали, как активного подстрекателя и участника мятежа в Свеаборгской крепости, также обвинив в организации массового побега арестованных в декабре 1906. Следствие установило, что Трилиссер активно использовал разные подпольные клички: Анатолий, Паша-очки, Мурский, Стольчевский, Капустянский. До 1914 года он отбыл пять лет каторги, после чего был отправлен на вечную ссылку в Иркутскую губернию.
В 1917 году, после Февральской революции, Меера Трилиссера амнистировали, как политического. После чего он поселился в Иркутске, где ему товарищи по партии помогли получить должность редактора в газете «Голос социал-демократии». В октябре семнадцатого его избрали в Военно-Революционный комитет Сибири и Забайкалья, а также назначили в ЧК. В результате наступления войск Колчака в Сибири, Меер эвакуировался в Благовещенск, где тогда располагался центр советской власти Забайкалья.
До 1921 года Трилиссер находился на Дальнем Востоке, где лично налаживал разведывательную агентурную сеть, добывая информацию для Москвы о планах и действиях белогвардейцах и японских интервентов. После изгнания тех и других Меера выбрали секретарем Амурского обкома Дальневосточной республики. Одновременно ему поручили организацию контрразведки и создание шифровальной службы. С чем он отлично справился. Хотя он и не имел никакого специального образования, но оказался в подобных делах весьма талантливым человеком.
Сам Дзержинский обратил внимание на успешную работу Меера, взяв его в центральный аппарат ВЧК, и вскоре, в марте 1922 года, поручив ему возглавить Иностранный отдел. Дзержинский принял такое решение по той причине, что Трилиссер начал вполне успешно организовывать агентурные сети в Западной и Восточной Европе в самые короткие сроки, внедрив своих агентов не только в советские зарубежные представительства, но и в эмигрантские организации.
Сам Трилиссер, занимаясь закордонной разведкой, посещал страны Европы с паспортом дипломата, проверяя работу своих резидентов на местах лично. Фактически, он стал основателем службы внешней разведки. Его агенты занимались сбором информации и вербовкой осведомителей, а также старались внедриться в антисоветские эмигрантские организации. Всего за год Трилиссер организовал полноценные резидентуры в Париже, Лондоне, Берлине и Риме, а также в Харбине, в Пекине, в Сеуле и в Токио. Причем, агентам иностранного отдела удалось устроиться даже в правительственные организации, а также в крупные зарубежные промышленные корпорации и исследовательские институты, отчего в Москву начала поступать не только военно-политическая, но и научно-техническая информация.
