Вершина мира (СИ) - Ромов Дмитрий

— А он тебе родной брат?

— Двоюродный, — отвечает она. — Его мать сестра моего отца.

— А сейчас твой отец где? — задумчиво спрашиваю я.

— На небесах, — прикусывает она губу.

— Давно?

— Десять лет.

— А старшие братья есть? Дядьки?

— Ну вот, Аскар только.

— Это кто? — хмурюсь я.

— Киргиз, кто ещё, — всплёскивает она руками. — Он Аскар Константинович так-то… У меня родители… погибли, и я у тётки в доме росла. Они меня к себе забрали. У нас родни мало и если бы не Тумановы, меня бы в детский дом отправили.

Тумановы, я так понимаю, это семья Киргиза. Он же говорил когда-то, что отец у него русский.

— А Константин Туманов сейчас где? — спрашиваю я.

— На зоне, где ж ему быть-то. Не знал? Пятнашку тянет… Они с Цветом кореша, прям считай что братья. Цвет помоложе, конечно…

Ёлки-палки, как всё запущено тут у вас…

— Ну и где сейчас Аскар тусуется? И чего он вообще здесь делает?

— Да, — довольно пренебрежительно машет она рукой, — с цыганами что-то крутит, а вот где он, не знаю. Не докладывает. Иногда заходит, но редко.

Вот такая обстановка.

Пока Айгуль варит пельмени… Да, звучит неправдоподобно, но это правда… Пока Айгуль варит пельмени и собирает на стол, вместе с Лидой, конечно, я заказываю междугородние переговоры. Звоню Цвету и рассказываю о последних событиях. Чтобы не шокировать ненароком телефонистку, использую, по возможности, эзопов язык. В общем, суть передать удаётся.

— Сска… — весьма сдержанно выражает Цвет своё мнение о произошедшем. — Их замели?

— Ну, как замели. Не знаю. Закинули в бобик и повезли. Они никакие уже были.

— Зачем так сильно-то?

— Вообще-то не сильно, а ровно столько, сколько им было необходимо. Они ведь были агрессивными. С нашей стороны чисто самооборона была.

— Да, мля. Там где ты, там всегда самооборона на высоте. Про это я слыхал.

— Там кент один дурой размахивал. Чё, думаешь, надо было подождать, пока поливать начнёт?

— Вот дебилы… Они, в смысле. И где она, дура эта?

— В машину им положил, — отвечаю я.

— Ты чё, совсем?! — злится Цвет.

— Мне она не нужна, а их, думаю, задержит на некоторое время у принимающей стороны. Да и хрен с ними, вот реально же долбоящеры. Ты б их видел.

— И как теперь с Корнеем разруливать? Сска…

— Я не знаю, — говорю сердито. — Вообще, это подстава конкретная. Ты знал, что твоего киргизского друга ищут? Я-то вообще не в курсе ваших тёрок. Чего он кому сделал и почему такие бычки приехали, не знаю. Короче, у нас тут планы вроде как, и нам эта хня вообще не в кассу. Отдай им Киргиза своего и поедем дальше.

Знаю, что не отдаст, но не могу не предложить.

— Мля! Не зли меня, Бро! Не вздумай ещё когда-нибудь даже заикнуться об этом. Ты понял?

— Понял-понял… Но какого хера он здесь трётся вообще! У нас большое дело, а он нам всю раздачу портит. Честное слово, хрень полная. Мы сейчас вообще под ударом оказываемся. Я же не знал, что у вас с Корнеем незакрытые гештальты. Мы, по сути, на его территории находимся, а тут такое. Ну и как бы… мы же кэш везём на открытие. Не хотелось бы дать повод его изъять. Охрана нужна прям охеренная. Ты сам-то когда приедешь?

Ночью я внезапно просыпаюсь. Резко открываю глаза и вижу близко над собой бледное серебристое, залитое лунным светом, лицо Айгуль. Она ничего не говорит и молча на меня смотрит. Капец… Ужас… По телу пробегает холодок, усиливаемый нежными звуками музыки, доносящимися с кухни. Опять ночной искуситель Поль Мориа будоражит душу…

— Что случилось? — шепчу я, кое как разлепив губы, пытаясь понять, что происходит.

— А ты ничего, — тоже шепчет она и вдруг улыбается. — Молодец. Чёткий пацанчик. Спасибо тебе.

Я, понимаю, что она стоит на коленях перед моей раскладушкой. Копна чёрных жёстких волос размётана по плечам. Полные губы приоткрыты, глаза светятся лунным серебром. А улыбка… а улыбка у неё красивая…

Я отрываю взгляд от её губ и вглядываюсь в глаза… Они… куда она смотрит… они прикованы к моим губам… Поняв это, я тоже улыбаюсь, и в этот самый момент она наклоняется…

29. Губы окаянные

Она наклоняется и целует меня… И я задыхаюсь.

Губы окаянные,Думы потаённые,Ой, бестолковая любовь,Головка забубённая.

Меня накрывает водопад чёрных смоляных волос. Сердце замирает, прекращает биться, будто я уже не живу и лишь по инерции продолжаю жадно втягивать воздух, напитанный её сладким и будоражащим ароматом. Стыдно, товарищ подполковник, в ваши-то годы быть таким сластотерпцем.

Она пахнет летним дождём, электричеством и розами. И то, что я сейчас испытываю — никакой не стыд! Вообще нет…

Айгуль отрывается от меня и поднимается на ноги. В лунном свете я вижу её тонкую фигурку, красный лифчик, открытый живот и узкие красные трусики. Даже в темноте они горят огнём кумача. Она прижимает палец к губам, а потом наклоняется и сдёргивает с меня одеяло.

Удовлетворённо кивнув, как бы приветствуя мою очевидную готовность, она одним движением расстилает одеяло на полу и делает знак, чтобы я поднялся. Блин… Ну как я могу отказать девушке?

Я вскакиваю с раскладушки, предательски оглашающей скрипом всю округу. Впрочем, сейчас это уже совершенно неважно. Айгуль бросает мою подушку вниз и одним коротким жестом приказывает лечь на пол.

Я подчиняюсь и опускаюсь на одеяло так, что жёсткая подушка оказывается под поясницей. Она снова кивает и, заведя руку за спину, одним движением срывает с себя бюстгальтер, обнажая юные, острые и задорные грудки.

В льющемся олове лунного света это выглядит эффектно и невыносимо прекрасно. Она чуть наклоняется вперёд и стягивает трусики до колен и они соскальзывают вниз… Стой, не двигайся, я хочу запомнить этот момент, выжечь его в своей памяти, чтобы на смертном одре мне было не так печально. Ведь я видел своими глазами твои острые плечи и набухшие соски, и кустик чёрных прямых непослушных волос.

Айгуль, похожая на ртуть, на жидкий металл, сияющий в тусклом свете, быстро опускается и пытается стащить с меня последнюю защиту и эфемерную возможность уцепиться за здравый смысл. Я охотно ей помогаю и, наконец, избавившись от лоскута ткани, сковывавшего мои чресла, становлюсь свободным и открытым для сегодняшней совершенно сумасшедшей дозы счастья…

Она безбашенной и дикой наездницей, дочерью степей, отдающейся своей природе и древней стихии, усаживается на меня, и я становлюсь пленником безумной, яростной и необузданной страсти.

Дорогой длинною, да ночью лунною,Да с песней той, что вдаль летит, звеня.И с той старинною, да с семиструнною,Что по ночам так мучила меня…

Чем меньше времени остаётся до открытия, тем больше наваливается дел. Такое ощущение, будто кто-то закручивает тугую пружину. Напряжение возрастает с каждой минутой, и это чувствуют все. Просто все.

Открываемся мы в четверг, первого мая. Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Миру — мир! Мир, Труд, Май!

Ни Корней, ни Киргиз никак не проявляются, так что мысли о них отходят на задний план, и чувство опасности притупляется. Но вот мысли о дикой ночи с Айгуль остаются довольно яркими.

Нет, она, конечно сама пришла, так что «невиноватая я», как говорится, и всё такое, но если честно, испытываю что-то вроде стыда. Как-то я запутался… Там эта малолетка страдает и, блин, почему-то не выходит из головы. Здесь Лидка в соседней комнате наверняка всё слышала.

Она ведь тоже что-то ко мне чувствует, хоть и знает, что мы… ну… не будем вместе… Нет, ладно, с Лидкой у нас чисто по дружбе, безо всяких обязательств. Она мне тоже небезразлична, но это не то, хотя всё равно неудобно.

Там ещё ревнивица Ирка. С ней, впрочем, тоже понятно, завтра ветер переменится и всё, нет Ирки. Поиграет и бросит. Но, бляха-муха, и к ней у меня есть тёплые чувства. А теперь вот Айгуль… Эта прям зацепила что-то в сердце… Наверное, потому и стыдно…