Аргентинец поневоле (СИ) - Дорнбург Александр
Приехав в Буэнос-Айрес, я занялся собственными делами. А их было много. Целыми днями варился как в котле. Кавардак. Доллары необходимо разменять, всучив эти бумажки разным банкирам. Нужны же инвестиции на первое время? В дальнейшем я намеривался открыть под это дело Сберегательный банк. Пусть граждане несут свои денежки из под матрасов, а я буду их инвестировать и платить им хорошие проценты. Не связываться же мне с безответственными финансистами, предоставляющими краткосрочные займы под высокие проценты?
Да и других дел было не мало. Голова пухнет. Найти компаньона по работе с платиной. Найти компаньона для работы с резиной. Найти компаньона для производства керосиновых ламп, образец которой типа «Летучая мышь» остался в будущем валяться у меня на даче, а тут их придумают только австрийские евреи в 1850-х годах. И потихоньку организовать выпуск всей этой разнообразной продукции.
Так, та же платина на первоначальном этапе должна была идти на ремонт огнестрельного оружия. Мушкеты и пистолеты, из-за прорыва пороховых газов значительно раздолбывали запальное отверстие, из-за чего оружие теряло энергию взрыва и пуля летела недалеко. Так что такое оружие уже можно было вешать на стену. Так как оно уже не стреляло. Но если сделать платиновую втулку, зачеканить ее в запальное отверстие, то данное оружие получит вторую жизнь. Для платины пороховые газы не страшны. Так что стреляй себе и стреляй, пока старый ствол не разорвет.
Это английское ноу-хау, известное где-то с 1801–1802 года. Но технологию тогда не запатентовали, а сохранили в тайне, чтобы быть монополистами. Но для меня это не секрет. Платина настолько тугоплавка, что пока никак не получается ее расплавить. Тайна же заключается в том, что только прессовкой крупинок, удавалось сжать их до того момента, пока заработают межмолекулярные связи. И тогда крупинки россыпью превращались в пластичный единый кусок, который уже можно ковать. И делать из него нужные изделия. Короче, выгода и снова она! Чем дешевле сырьё, тем больше прибыли получает производитель.
Короче, как издревле учили нас классики марксизма-ленинизма, скоро «Васюки станут центром десяти губерний!» «Через четыре года тут будет город-сад!» Ослепительные перспективы разворачиваются перед васюкинцами… то бишь аргентинцами! Банзай! Англичане, французы и американцы скрежещут зубами, но ничего не могут поделать. Буэнос-Айрес становится элегантнейшим центром Западного полушария, а скоро и всего мира!
Я настолько погрузился в деловые заботы, что совершенно потерял счет времени. Грозный город, грозные времена. Тягостное ярмо диктатуры. А что творили унитаристкие войска в Буэнос-Айресе в эти последние дни своего пребывания — уму непостижимо. Факты эти даже тошно повторять. В атмосфере ненависти погромы закипали поминутно, убивали кого-то ежедневно, что-то реквизировали, по городу с гиканьем носились патрули «батьки Лавалье» самого омерзительного и жалкого вида. Все в каком-то томлении, глаза у всех острые, тревожные…
Дела в стране были хуже некуда. Куда ни глянь, все валится и рушится, как в доме, где настоящего хозяина не видно. В болото со стоячею водой вся Аргентина превратилась. И где же обычная благочинность, которая тут царила при испанцах?
Тем более, что дожди уже начались. Осень вступала в свои права. Обычно, с первых чисел апреля неслыханные ливни затапливали этот злополучный город. Земля раскисает. Если в этом году и были какие-то природные аномалии, то мне, как приезжему, они были не сильно заметны. Льет и льет. Хмарь и непогодь. Олицетворение тоски. Жутко-гнетущее ощущение ужаса и тревоги. У меня не шел ночами сон, кусок в горло не лез…
Как в таких экстремальных условиях пройти по тропе войны? Она ж извилиста, узка, на ней самой препятствий тоже много…
Так что и для меня было полной неожиданностью, когда в стремлении быстрее взять врага за горло, армии Рохаса и союзного ему губернатора, то есть каудильо, соседней провинции Санта-Фе Эстанислао Лопеса ( самого ярого врага унитаристов среди нынешних каудильо), оказались под стенами Буэнос-Айреса.
«„Красные“ идут!» — это известие молнией пронеслось по столице, ввергнув с состояние паники «белых». То бишь, бело-голубых.
Зеваки побежали рассматривать приближающееся войско.
Черные пики качались, торчали мокрые башлыки. Вместе с восставшими можно было заметить отряды диких индейцев из пампы…
Казалось, кипучие инсургенты покрыли всю землю подвижными темными пятнами. А в Буэнос-Айресе немного унитарных войск осталось. Клевреты Лавалье в смятение пришли. Но спасаться где? Крепостных стен вокруг города нет, а старый испанский форт в гавани из самана многих за ограду не возьмет. Да и надежно не укроет. Там можно отбиться только от нападения шаловливых детишек, не более того. Опять же, теперь никак не убежать из города. Вот крылья б как у птицы! А так придется биться, хоть и нет желанья…
Совершившие легендарный поход, гаучо и храбрые земляки моего отца, сантафечиньос, жаждали крови и реванша. «Мы красные кавалеристы и про нас, былинники речистые ведут рассказ…»
Где ж устоять пред силою такою? Тем более, что из лопающегося от важности Лавалье полководец такой же как из пальца гвоздь. Язык лишь только по-французски острый. Извергающий вечное бла-бла-бла для идиотов. Но сейчас им не отбрешешься…
День битвы был суров, утро похоже на сумерки, через густую пелену дождя солнце пробиться не сумело и день был цветом сер, как старое линялое тряпье. Река Ла-Плата, что в силах не была вместить всю воду, что с небес стекала, вышла из берегов и разлилась широко. Густое месиво вспухшей от влаги земли задерживало бег коней и ход пехоты.
Да, обстановка не из лучших! Но революционный генерал Рохас, из имеющихся у него в наличии четверых кубиков, исключительно с буквами: «ж», «о», «п» и «а», все же маневрируя как жонглер, поражая воображение филигранностью, сумел сложить слово. Правда, это слово было не «счастье», зато он сложил другое слово — «победа!»
26 апреля 1829 года возле столицы, под лозунгом «Свобода или Смерть», под капающем с неба дождем, состоялось сражение, в ходе которого повстанцы врукопашную со всех сторон пошли, последним в жизни сделав это утро для многих из сторонников унитаристов. Так, в половодье, поток сметает хлипкую плотину из хвороста и глины. Словно примчавшийся тайфун из всадников всех разметал, устлав телами землю.
Огнестрельное оружие по плохой погоде стороны почти не использовали. Разве, что союзные индейцы послали кучу стрел в полки врагов. Ведь стрелам малый дождик не помеха! И предводитель индейцев — походный вождь акуасов Куркумилла — довольно хмыкнул, видя как летающая смерть разит бледнолицых.
Предупреждал недаром он своих людей: «стрелять начнете разом, когда покажутся враги на середине долины». Краснокожие исполнили все точно, и потому в какой-то миг телами мертвых людей и лошадей взбугрилось поле. А сколько было срублено голов простым и знатным!
Здесь, в предместьях столицы, объединенные силы Росаса и Лопеса разгромили армию Лавалье, и француз был вынужден оставить губернаторский пост. Бежав как трусливая собака, так быстро, что в ушах свистело, куда глаза глядят. А именно, на тщательно приготовленной как раз для подобного случая маленькой яхте, диктатор-унитарий уплыл к сепаратистам в Монтевидео. Чтобы оттуда еще много лет, призывая интервентов к вторжению, вредить молодой Аргентинской Республике. Упорные люди никогда не сдаются — позорятся до конца!
Пока шло сражение, я тоже без дела не сидел. Надо же до зарезу показать, что я не лыком шит? Дождавшись пока к полю битвы из города двинется одинокая повозка с порохом и припасами, я выстрелил из-за стены в охранника, сидевшего на козлах рядом с возницей.
Узнав, что армия Рохаса на пороге Буэнос-Айреса, я в арендованном доме, на границе гигантских домов и сборища маленьких, обреченных на слом лачуг, рядом с глиняным забором, под сенью абрикоса, шустро соорудил козлы из двух табуреток и столешницы. Чтобы обеспечить себе безопасную стрельбу из-за забора. Так как верх ограды надежно скрывал меня от ненужных взоров, в то время как я сам исподлобья с вороватым видом мог наблюдать на улице все очень хорошо.
