Изнанка. Том 2 - Самат Бейсембаев
И так, не отдаваясь на прелюдии — это, держим в уме, не дешевое представление, — судья отдал распоряжение о начале.
Соперник начал энергично, и я бы даже сказал, с остервенением присущим всякому хищному зверю с пеной крови во рту, бросился на Максимилиана и не давал продохнуть, полностью прижав его. На миг мне показалось, что бой окончится быстро, толком не начавшись, и бросил было неконтролируемый взгляд на Вэлиаса, на что он лишь моргнул, но сделал это ленивее чем обычно, который заменял, не будь здесь столько лишних свидетелей, знаменательный кивок. Вернулся к центру событий: первый натиск приспешника Радзивилл, наверное, рассчитанный, как все могли заметить, на взятие с наскока, не увенчался предполагаемым успехом. Наконец, свое слово сказал Максимилиан: первый удар, так свойственный молодым людям с фантазийным умом, с излишком в движениях, он бросил в сторону врага, и если бы соперник не проявил поистине кошачью ловкость, откинувшись в сторону, то два пласта земли раздавили бы его,…наверное; думаю, защиту бы он все равно выставил: видимо решил сэкономить сил. Толпа раздалась охами. «Ох, народец мой, народец — изголодались вы и, одновременно, изнежились, раз уж такая мелочь вас так поражает».
Если говорить честно, наблюдать было хоть и любопытно, но все же когда у тебя за спиной реальные битвы с кучей смертей и крови, подобные, на мой, в данном случае несправедливый взгляд, забавы уже кажутся игрой детишек в песочнике. Хотя почему кажется — так ведь и есть: двое едва ощутившие своими ноздрями воздух взрослых, вдруг срываются и начинают выяснять, чьи гормоны лучше.
Схватка набирала обороты. Соперники истощили свои изначальные заготовки и планы, и сорвались на ситуативное реагирование перемешанные, опять же, с долей пафоса. Чего они там насмотрелись в своих видениях и мечтаниях, я, право, не знаю. Между тем, их схватка начинала походить больше на мельтешение: много лишних движений, необдуманных выпадов; ставят защиту, когда можно просто увернуться, тем самым сохранив драгоценную энергию. И вот — говорил же: стали они тяжело двигаться из-за усталости. Словом, наверное, уже должен был начать действовать яд, что сейчас все сильнее проникал в организм соперника и затормаживая его реакцию, мышление и в целом всего его. После, когда Радзивиллы проведут свое расследование, — а они обязательно это сделают, если они точно Радзивиллы, — они обязательно обнаружат этот яд, и более того следы приведут ко мне, на что мы и рассчитывали. Пусть знают, что нехорошо обманывать своего императора. Это должно привести к тому, что свои шаги они будут обдумывать лучше и действовать сообразительнее. Пусть лучше боятся, чем любят.
Между тем, вся правая рука от кончиков палец до самого плеча покрылась зудом, так что от раздражения, стараясь делать это незаметно, ломал себе руки в сжатые кулаки. Меч, меч, меч, хочу свой меч. Я становлюсь одержим им.
Страшный звук, ковыряющий само нутро. Черный, как бездна купол появляется на арене, накрывая соперника Максимилиана. У него не было шанса. Он падает замертво. «Так вот о чем говорил Волкер» — мелькнуло у меня в голове и от удивления, кажется, даже раскрыл рот. Все вокруг раздались аплодисментами, но я так и не проронил ни звука, слишком впечатлявшийся. Переглянулся с Вэлиасом. Этот мальчик может стать сильным оружием. И это орудие должно быть в моих руках и только моих. Все это произошло буквально за секунду — две, но эффект длился еще часы, и еще продолжал мелькать несколько дней.
Глава 14. Олег
Есть одна простая истина, которую знает каждый, но не каждый почему-то признает, судя по постулатам, которыми они диктуются на протяжении всей своей жизни: все мы смертны. Быть может, бывает так, что смерть лишь заглядывает к нам, и мы после страшимся какое-то время, но затем снова забываем о ней, пока она не придет за нами окончательно. Но даже так, осознавай индивидуум свое окончание, что изменилось бы? Перестал бы он накапливать до безумия? Или, возможно, зажил бы, наконец, счастливо, отказавшись от всякой погони? Не думаю, потому что живой имеет свойство изменять мысль в то течение, где все лучше и хорошо. А смерть — это, несомненно, скажут все, — плохо. Какая беспочвенная аксиома. Пожалуй, единственная аксиома, что подвластна сомнению. Лишь не умеющий жить будет ненавидеть и страшиться смерти. Как часто мы видим человека рассуждающего так много об окончании бытия, который ненавидит богатых, лишь от того, что у самого не получается стать таковым. И все же, когда ему улыбается удача или труд его, наконец, обретает апофеоз, ненависть обращается уже, на его скудный, в смысле справедливости, взгляд, к неимущим, причисляя их к бездельникам и вообще всячески обвиняя во всем. Впрочем, мы снова ушли не туда, отклоняясь от насущной темы. Смерть — и все же, я, как себя не убеждая, не верю, что люди боятся именно ее, потому что сама штука, как забвение умещается в одно мгновение. Я отказываюсь в это верить. А верю и буду утверждать без сомнений, что бояться стоит того последнего мига, когда наши глаза еще раскрыты, и в них как на кинопленке отражаются все воспоминания. В этот, несомненно, последний, неотвратимый миг человек взвешивает все на чаше весов и понимает — прожил ли он или просуществовал. Этого-то ответа мы и боимся, погружаясь в отвержение и забывая всякое обличение в собственных глазах.
— Део! Део! — звук моего сокращенного, ненастоящего имени вывел к реальности, — опять ты, да, в свои мысли ушел. И что ты там все время копаешь?
— Что случилось? — повернулся я к Колпаку, который сейчас насыпал хвороста для костра.
— Говорю: я хвороста принес, — бросил он вниз передо мной, взял котел и ушел.
Сложил топливо в заранее заготовленный круг из камней; насыпал сверху сухой листвы, которой вокруг было полно, только рукой сгреби; разжег; сверху прикрепил железную опору с крючком, куда будет повешен котел. Даже успел заготовить нужные ингредиенты для будущей похлебки, пока товарищ мой ходил за водой. Впрочем, учитывая, сколько раз уже мы
