Национальность – одессит - Александр Васильевич Чернобровкин
— Нет, я с физмата. Ошибся аудиторий, а потом интересно стало. Если мешаю, могу уйти, — ответил я на латыни.
— С Гомером вы тоже не дружили? — поинтересовался он шутливо на древнегреческом.
— А должны были встречаться⁈ — поддержал я шутку на том же языке, вызвав смешки у студентов, и процитировал с распевом на византийский манер начало «Одиссеи», идейно совпадающее с моими странствиями и запомнившееся с тех пор, как заставлял выучить одного из своих сыновей: — «Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который долго скитался с тех пор, как разрушил священную Трою…».
— Восхитительно! — воскликнул профессор. — Какую гимназию закончили? Кто был вашими учителями?
Я рассказал легенду о житье в Марселе и частных преподавателях Демисе Руссосе из Афин и Андриано Челентано из Рима. Домашнее обучение сейчас ценится выше гимназического, не всегда оправдано.
— Тогда понятно! — радостно объявил он. — Я всем своим студентам советую съездить в Италию и Грецию, послушать живой итальянский и греческий, походить там на лекции по латыни и древнегреческому. Это помогает почувствовать эти языки, полюбить их, — и предложил: — Почему бы вам не перейти на мою кафедру?
Потому что мне нечему у тебя учиться, скорее, наоборот. К тому же, уже сейчас одесские гимназисту бунтуют, требуют отменить изучение мертвых языков под девизом из Нового завета «Предоставь мертвым погребать своих мертвецов», а после революции так и сделают.
— Я пришел в университет не только и не столько за дипломом, сколько за знаниями. Мне кажется, может быть, я ошибаюсь, что латынь и древнегреческий знаю достаточно хорошо для культурного человека. Хочу и в точных науках достичь такого же уровня, — ответил я вежливо.
— Вы скромничаете, милостивый государь! Оба языка у вас превосходны, особенно древнегреческий! — похвалил профессор, после чего шутливо намекнул, что мне пора сваливать, чтобы некому было тыкать его носом в ошибки: — Что ж, не буду вас задерживать на пути к знаниям!
В коридорах главного корпуса и во внутреннем дворе было много студентов. Я сперва не понимал, зачем они приходят сюда, если не посещают лекции. Потом узнал, что полиция не имеет права даже заходить на территорию университета без разрешения ректора, которое получить очень трудно. У русской интеллигенции родовая травма — неистребимое желание покусывать сиську, которая ее кормит. По себе знаю. Поэтому возле университета постоянно околачивались мутные типы в штатском, поджидая свои жертвы, которые обтирали стены в коридорах.
Я вышел во двор, чтобы воспользоваться удобствами, которые насмешливо называют восточными, хотя и на западе, как я слышал, «унитазация» еще не набрала обороты. Сортир был каменный, добротный, на два десятка кабинок с дверцами, закрывавшими только нижнюю часть: видишь, что занято, но не сам процесс. Внутри дырка в полу, в которую, посидев орлом, отправляют и туалетную бумагу, роль которой исполняют газеты, приносимые с собой. У меня для этого есть бумажные салфетки. «Одесские новости» — «самую большую и самую распространенную на Юге России ежедневную (не менее трехсот тридцати номеров в год) политическую, литературную, научную, общественную и коммерческую» газету, на которую подписался за девять рублей с доставкой дом на весь год в их редакции на углу Ришельевской и Греческой и которую мне вручает по утрам дворник, когда подъезжаю к воротам, я, прочитав, накалываю на гвоздь, вбитый в стену на входе в сортир. Пусть используют по любому из предназначений.
Возле сортира небольшая площадка, которая не просматривается из окон главного корпуса, поэтому на ней постоянно тусуются те, кто хочет совершить что-то не совсем приличное и даже совсем неприличное. Здесь часто похмеляются бедные студенты, опустошая бутылку дешевого вина прямо с горла, заключают сомнительные сделки, дерутся, почему-то называя этот вульгарный процесс дуэлью… На этот раз стояли три студента: два худых ашкенази в штатском, явно не бедные, и русский здоровяк в форме, явно не богатый. Первых двух я видел на лекции по истории, где услышал такую ересь об Атилле, что больше не ходил. История, как и религия, ее эмоциональная составляющая — это когда немые рассказывают глухим о том, что видели слепые. Третьего встречал на юридическом факультете, который считается самым легким в плане учебы и при этом самым лучшим в плане трудоустройства. Все трое называли себя анархистами. Мода сейчас такая у студентов — слыть революционером, не важно, какой масти. Как по мне, еврей-анархист — самый короткий анекдот. Для дуэли им не хватало еще одного секунданта, на страдающих похмельем не похожи, поэтому я решил, что кто-то из них пытается что-то впарить другому, не буду показывать пальцем на этого громоздкого дурака. Оказалось, что ждали меня.
— Эй, ты, пижон! Иди сюдой! — обратился ко мне на «ты» одни из ашкенази, который был повыше и одет побогаче, хотя мы не представлены, а в университете, как и во всем российском обществе, строго блюдется обращение на «вы», даже профессоров к студентам. — Я уверен, шо ты знаешь за революцию. Так или нет?
Коренные одесситы, что в советское время, что сейчас, говорят на русском языке настолько хорошо, насколько позволяет образование и воспитание, и не отличаются от жителей других регионов империи. Могут вставить словечко на «одесском», но с таким видом, будто хотят добавить «Простите за мой французский!». Это язык быдла, которое наводнило город после революции, а его малость облагородившиеся потомки не желали, чтобы их приняли за рогулей, как в годы моей юности тут называли деревенщину. Специфичный диалект — удел недалеких понаехавших, пытавшихся выдавать себя за аборигенов, и писателей, мнящих себя талантливыми, и маменькиных сынков, играющих в крутых бандитов. Решивший напрячь меня был из третьих.
— Да, видел ее вчера ночью на Дерибасовской, приставала к мужчинам, — ответил я.
Здоровяк гыгыкнул, заценив мой ответ, а вот обоим ашкенази не понравился.
— Моня, ты слышал⁈ Он знает за шутки! — обратился длинный к тому, что пониже, достал из-за пояса штанов семизарядный револьвер системы наган калибром семь и шестьдесят две сотые миллиметра, который на вооружении у российской армии и потому запрещен к продаже населению, и потребовал на чистом русском языке: — Мы из «Комитета одесских анархистов». Собираем деньги на революцию. Ты не бедный, так что гони «катьку» на общее дело, пока не пристрелил!
Значит, знает, что угрозы на русском звучат убедительнее, чем на «одесском».
— Профессор идет! — тихо и испуганно молвил я, глядя им за спину.
Как и положено очень крутым бандитам, все трое повелись на примитивную уловку — оглянулись и увидели обычного студента, спешившего по нужде. Обладателю револьвера я заехал в челюсть с правой, его корешу —
