Национальность – одессит - Александр Васильевич Чернобровкин

— Могу, конечно, но смотря что. Вдруг оно стоит во много раз больше⁈ — начал мужичок торговаться.

Истинному националисту некогда зарабатывать деньги, но очень любит их.

— Все, что там есть, стоит червонец, а я возьму только мешок кожаный, доску и бревнышко, — урезонил его.

— Ладно, пойдем посмотрим, — согласился он.

— Павлин, иди сюда, поможешь ему, — позвал я извозчика.

Напару они сняли и отнесли в пролетку кожаную грушу и две деревянные макивары, ударную и для отработки блоков. Судя по выражению лица сторожа, он счел, что ободрал тупого богача.

— Зря вы доски покупали, — сказал Павлин, когда привезли добычу домой.

Вчера мы с ним купили четыре доски-дюймовки длиной два с половиной и шириной полметра. Я сказал ему, что нужны для изготовления макивары, а сам перенес их в катакомбы.

Вечером мы поехали в Русский театр, захватив Стефани. В нем гастролировала труппа из Санкт-Петербурга с пьесами английских драматургов: Уильяма Шекспира с его бурями в чайной ложке, Оскара Уайльда с его озлобленностью на гетеросексуалов, Бернарда Шоу с его стебом над зрителями. Попали на последнего. Пьеса называлась «Шоколадный солдатик», и я был уверен, что не видел ее. Билеты купил в первый ряд амфитеатра (одиннадцатый от сцены), потому что был выше последнего ряда партера, никто не закрывал сцену, и перед ним был проход, можно вытянуть ноги. Как только услышал, что служанку-болгарку зовут Лука, понял, что видел пьесу под другим названием «Оружие и мужчина». Английский драматург не знал, что у славян это имя мужское.

Во время первого антракта прогуливались по фойе. Стефани была в новом темно-синем костюме — коротком приталенном пиджаке поверх белой рубашки с бирюзовым шейным платком и длинной юбке. Она отъелась на отменных харчах, округлилась, потеряв девичью угловатость. В ней появилась уверенность в собственной красоте и, что важнее, сексуальный магнетизм вошедшей во вкус женщины. Увидев ее, кобели делали стойку и, если я оставлял одну ненадолго, подбегали, чтобы понюхать под хвостом, но запрыгнуть пока не получалось. Она поняла, что, кроме денег, есть еще что-то очень важное, что могут дать лишь немногие мужчины, и начала пытаться перепрограммировать наши отношения. Я не поощряю ее и не обламываю, а пунктуально откупаюсь деньгами. Из театра едем ужинать в ресторан «Пассажа», где прекрасно готовят жареных рябчиков и лосося с раковым соусом, а потом ко мне. Стефана сразу отправляется в ванную. Выходит с головой, обернутой маленьким полотенцем. Больше не надо прельщать меня красивыми волосами, а в меблированных комнатах помыть голову трудно, надо в баню идти. На ней не застегнутый халат с оранжевыми цветами на зеленом фоне поверх пеньюара телесного цвета с кружевами, которых уже два в моей квартире, второй черный. Ее вещей теперь больше, чем моих. И длинные волосы везде, несмотря на старания горничной. Когда я раздеваюсь, смотрит с таким видом, будто хочет спросить: «И что там у тебя сегодня?». Да то же, что и в предыдущие дни. Обмену не подлежит.

Я уже знаю, что ей нравится больше всего, но перехожу не сразу, подразниваю. Разогрев немного, ввожу два пальца во влагалище и быстрыми резкими движениями довожу до оргазма со сквиртом, заставляя изогнуться с протяжным стоном. После третьего раза Стефани начинает нетерпеливо елозить на спине по кровати, демонстрируя набухшую, покрасневшую, влажную вульву и тихо скуля, как голодный щенок, требуя грубой мужской силы. Я наваливаюсь на нее и действую агрессивно, как желает. Она успевает кончить еще два, иногда три раза, кусаясь яростно, будто хочет порвать меня на куски. После чего всхлипывает от счастья и быстро засыпает, свернувшись калачиком и прижавшись ко мне. Во сне иногда вздрагивает. Как-то спросил, что ей снится? Ответила, что ничего, когда со мной, а во время учебы в институте благородных девиц постоянно снилась всякая гадость. Наверное, то папенька, то маменька.

Утром просыпается раньше меня и, подперев голову рукой, смотрит неотрывно, точно хочет зачаровать. Мне кажется, что просыпаюсь именно из-за ее взгляда, а не мелодичного, напоминающего журчание ручья, серебряного будильника фирмы «Юганс». Мы опять занимаемся любовью, уже спокойнее, я бы даже сказал буднично. Быстро умывшись и одевшись, едем в Город, как сейчас говорят те, кто живет за пределами Порто-Франковской. Я высаживаю Стефани возле меблированных комнат, где она переоденется, позавтракает в буфете и пойдет на курсы, а сам еду к университету, чтобы в небольшой чайной, расположенной наискось через дорогу от главного входа, выпить большую, белую в черный горошек, простенькую, керамическую чашку крепкого чая и съесть пару пирожков с маком или капустой, по настроению. Дорогой посуды здесь нет: воруют-с. Как недавно узнал, «с» в конце — это сокращенно от «сударь».

50

Техническая химия не бывает первой лекцией. Заслуженный профессор Петриев любит поспать. Я смотрю расписание, выбирая, кого послушать. Если есть лекция по какой-нибудь другой дисциплине кафедры химия, иду туда. Если нет, на кафедру геологии, минералогии, агрономии или технической механики. Иногда ради любопытства заглядываю на другие факультеты. Как-то по ошибке попал на лекцию по латыни. Когда понял, что перепутал аудитории, было уже поздно уходить, потому что студентов всего восемь человек, и девятый не ускользнул бы по-тихому. Выпускников историко-филологического факультета берут на работу в государственные учреждения в последнюю очередь, после окончивших физмат, поэтому учатся здесь или те, кому позарез нужен диплом, но не вышел национальностью, или умом, или желанием напрягаться, а родители похлопочут об остальном, или фанаты-полиглоты, потому что образование сводится к изучению нескольких языков, начиная с древнерусского и старославянского. Лекция была о Цицероне. О том, каким профессор — взбалмошный тип со взъерошенными, седыми волосами и длинной бородой — представлял себе знаменитого римского оратора, промолчу. Каждый видит то, что хочет, особенно с расстояния пары тысяч лет, но он постоянно делал ошибки, цитируя по памяти высказывания знаменитого римлянина, или это был собственный неточный перевод.

— Труд делает нечувствительным к бедам, — сделал он очередную оплошность.

Я не удержался и поправил на латыни:

— Не к бедам, а к огорчениям. Это дает другой смысл.

Профессор запнулся и уставился на меня, как на непонятное недоразумение. Посмотрели на меня и все студенты, присутствующие на лекции.

— Вы хорошо знаете Марка Туллия Цицерона? — спросил он на латыни быстро, чтобы плохо знающий этот язык не понял и замычал в ответ, нарвавшись на смех.

— Друзьями мы не были, — шутливым тоном признался я.

— Благодарю за честный ответ! — в свою очередь пошутил он, не догадываясь, насколько был близок к истине, после чего поинтересовался: — Вы учитесь на кафедре древних