Гридень 7. Завоеватель - Денис Старый
Угрюм прочитал первую бумагу. Медленно, по слогам. Я отметил, что по возвращению этого воина домой, нужно отдать его в Академию, что заработала в Москве перед самым моим отбытием в Византию.
Я останавливался на неделю в этом городке, активно разрастающемуся. Во-первых, нужно было передать на год вперед жалование всем ученым, чтобы без обмана было. Во-вторых, нужно было Москву насытить и продовольствием и товарами, чтобы то серебро, что я плачу ученым мужам, прежде всего выходцам из Византии, но даже двоим булгарам и одному немцу, вернулось мне же через покупки моих товаров.
Ну и… один печатный станок предоставил Академии. Второй пойдет в Затвор Ростовский, чтобы и священнослужители, проходящие обучение в Ростове, имели возможность начать печатать книги.
Одни, короче говоря, растраты пока с этим образованием. Даже я не вижу серьезного эффекта в ближайшем будущем. Науку двигаю я сам. Тот же порох, или зеркала, железоделательное направление, медицина, опять же…
Я составил трактат в этом направлении, где изложил все свое видение проблемы, написал о санитарных нормах и обо всем прочем, полезность чего доказать на деле сложно. Ну как я расскажу про бактерии и вирусы? Пусть только верят на слово, ну и экспериментируют. Кроме того, пусть собирают знания о травах и пробуют составлять лекарственные составы. Я хочу через год видеть открытую аптеку, а через два года опытную больницу-лекарню.
Так что я поставил перед учеными задачи, прежде чем дальше отправится в свое путешествие в Византию и потребовал, чтобы они дали результат через полгода, не позже. Мне нужна была химия, в частности работы в области увеличения производства соды, мыла, красок. Мне нужна оптика. Пусть создают увеличительные стекла. Я не знаю, как их делать, шлифовать вроде бы… Пусть думают. А еще металлургия… и война. Трубка, запал, выстрел — вот такими словами я бросался, наставляя на научную стезю умные головы. Вся наука должна быть только прикладной. И за любое изобретение, которое может быть принято в хозяйственной, или военной сфере — за все оплачу со сторицей. А пока все эти ученые слишком много ресурса потребляют.
— Долго ты читаешь, Угрюм. Я уже успел о многом подумать, — сказал я и подал ещё одну бумагу. — Это мой приказ, по которому следует, что я не позволяю кому-либо быть во главе тебя, если дело будет касаться послевоенному решению захваченных территорий. Этот приказ нужно будет предъявить только в Египте. Я не собираюсь ссориться с властями в Византии сейчас. Потом, как сложится. А пока именно так. Никифор решает в бою, но и он и ты должны сохранять наше войско, чтобы не бросали братьев в огонь. Но ты постарайся не ссориться с Арсаком, хотя многие вопросы, которые тебе, в том числе, улаживать, командующий принимает.
— Я предполагал, воевода, что войска нашего братства будут использовать в качестве тарана. Но, ты не беспокойся. Я не позволю за зря губить наших людей, — сказал Угрюм, но поспешил добавить. — Мы не позволим.
Этот сотник, назначенный мной только вчера тысяцким, становился вровень с Геркулом, который также отправляется в Египет. Общее командование должно быть у Никифора, но вот разговаривать с ним пока у меня не было ни сил, ни терпения, да и желания уже нет. Воевода настолько проникся идеей крестового похода, что дошёл до того, что начал самобичевать себя. И, ладно бы, этот эксгибиционист-мазохист, прошёлся бы полуголый вокруг храма Святой Софии в Константинополе, а после угомонился. Так нет же. Он и сейчас иступлено молится и, не образно, а реально, разбивает колени и лоб в молитвах.
Насколько же разной может быть вера! Вот Угрюм — он мне казался ранее более фанатичным, чем Никифор. А теперь я даже не знаю, как мне с таким младшим воеводой можно сотрудничать. Он же стал неуправляемым. И на меня то и дело хулу возводит, что мол в грехах я погряз и злато застелило мне глаза. Молчал бы еще… А так может и договориться о том, что я был с Евдокией. Знать Никифор о таком не может, а вот взболтнуть о догадках, вполне.
— Сделай так, тысяцкий Угрюм, чтобы над тобой не было командиров, а все вопросы согласовывать только с Геркулом, — я пристально посмотрел на своего собеседника. — Ты меня правильно понял?
— Понял, воевода, сделаю, во имя Господа, — нехотя ответил тысяцкий.
Вот и получается, что проходит время, случаются события, развиваемся, становимся сильнее, а крови вокруг меня не становится меньше, как бы и не больше. И Никифора приходится убирать. Если ранее он был всего оппозицией, порой нужной, то сейчас я даже не знаю, как можно разговаривать с ним. Одно спасает от прямого и прилюдного нашего столкновения — это то, что уже скоро Никифор отправится в поход. И оттуда он не должен вернуться.
Угрюм ушел, а уже скоро заявились мои купцы, которые каждый день обязаны были вечером отчитываться о торговле, ну и сообщать мне новости, которые можно было услышать на улицах Константинополя.
Торговые дела решались вполне себе споро, несмотря на то, что страна, казалось, в едином порыве готовится проявить себя. Бумагу я распродал быстрее быстрого. Этот товар у меня выкупили по той цене, что я хотел, весь и сразу. Я даже накинул двадцать процентов сверху, предполагая, что это как-то собьёт ажиотаж, но нет, купец-армянин взял всё и ещё попросил привозить почаще. Логично было бы еще больше поднять цену, но такое не особо приветствуется. Репутация порой важнее лишней сотни марок серебром.
Возможно, ажиотаж на бумагу был вызван тем, что цены на пергамент одномоментно подскочили сначала в три раза. Когда просочились слухи о вероятном крестовом походе, ценники на пергамент поднялись и вовсе в десять раз, став при этом абсолютно невозможными для покупки большинству людей.
И вот за всей кутерьмой этих политических событий, интрижек, совещаний у василевса, я прозевал возможности. А ведь можно было только на бумаге сделать очень серьёзный гешефт. Но я не
