Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
— Не нуждаюсь! — резко бросила черкешенка и, нахлестывая коня — немыслимое дело для горца! — унеслась прочь.
… Утренний туман окутал аул непроницаемым влажным одеялом. Под его прикрытием мы подходили все ближе и ближе к окраинам, пробираясь через реликтовые сосновые рощи. Постепенно сужая кольцо вокруг селения, выгадывали момент, когда развиднеется. Когда ничто не помешает нам атаковать. Я дрожал от нетерпения и сырости, сжимая рукояти револьверов.
Туман рассеялся.
Отряд набросился на аул, как волк, дорвавшийся до добычи. Но добыча была сама с зубами и нас поджидала. В ауле знали, что мы придем мстить. Мы знали, что они знают и что приготовят нам ловушку. Оставшихся снайперов со штуцерами мы разместили вокруг въездов-выездов, но толку от них было мало. Оставалась лишь стремительная конная атака — бескомпромиссная и смертельно опасная в узостях кривых переулков.
Мы ворвались в селение с разных сторон, рискуя столкнуться друг с другом. Из-за плетней и из окон саклей раздавались выстрелы — большей частью безвредные из-за набранной нами скорости. Мы не оставались в долгу. Отстреливались. Если какой-то смельчак решался броситься на нас из двора, сбивали такого с ног, топтали копытами лошадей или останавливали пулей. Острая сталь крушила черепа и рассекала плоть.
Отдельным защитникам везло. Они бросались с шашками наголо, норовя достать всадника. Или подрубить лошадям ноги. Или, увернувшись от неловкого удара, вспороть кинжалами живот удалому коню. Рухнув на землю, он оставлял за собой волочащиеся по земле кишки и ломал ноги своему седоку.
Порой прямо перед нами пытались выкатить арбу или установить загородку из длинных шестов. Иногда лошади спотыкались и даже падали. Но недаром черкесов считали лучшей в мире кавалерией. Тренированные боевые кони перепрыгивали препятствия, вынося своих наездников из-под возможного удара. А шашки, ружья и пистолеты расправлялись с отчаянными, посмевшими встать на нашем пути.
То и дело я окутывался пороховым дымом. Вертелся в седле и безостановочно стрелял из своих револьверов. Сперва из одного. Потом из другого. Бах! Перекрутить барабан. Снова выстрел. Целей хватало. Рядом со мной бежала лошадь без седока, нелепо взбрыкивая ногами.
Проскочили аул. Развернулись. Перезарядились. И снова рванули в сплетение улочек, залитых кровью и заваленных убитыми, покалеченными и ранеными. И так несколько раз. Этакая черкесская рулетка. Повезет — не повезет. Проскочишь или останешься валяться в пыли. Все больше лошадей теряло своих наездников.
— Стреляйте! Стреляйте! Не давайте им и носа высунуть из окон! — надрывался Башибузук.
Он не поскакал вместе со всеми в аул. Остался у околицы. Пытался внести в хаос бескомпромиссной атаки чуточку порядка.
Стрелки со штуцерами подтянулись поближе и начали подавлять сопротивление в усадьбах на окраине аула. Пули пробивали турлучные стены. Громили нехитрую обстановку домов, кроша в труху глиняную посуду, диванчики, обтянутые шелком, и низенькие столики, которыми гордились гостеприимные хозяева. Время от времени раздавался странный звук. Бом! Бом! Это пули ударяли в чугунные котлы над очагами. Похоронный звон аула, он постепенно смещался к центру селения.
«Нужно было заставить зазвенеть эти погребальные „колокола“ в селении Косебичей!» — мелькнула у меня кровожадная мысль.
Уже давно все перемешалось. В переулках топтался перепуганный скот, блея, мыча и мекая. Ржали раненые кони. Между ними метались женщины и дети. Трещали сносимые заборы. Стонали люди. Дым от занявшихся пожаров заволакивал свободное пространство, лишая всех обзора — и защитников, и нападавших. Но наша ярость была сильнее. Мы постепенно побеждали. Сакля за саклей сдавались. Или заканчивались те, кто способен был держать оружие, защищая отчий дом.
— Где прячется Шамуз⁈ Где Якуб-бей⁈ — я рвал черкеску на груди захваченного аульца. Он безвольно тряс изрубленными руками, орошая все вокруг красными каплями.
— Оставь его! Шамуз должен быть там! — подбежавший на своих двоих Башибузук указал мне на богатый дом с кунацкой, соломенная крыша которой уже весело полыхала.
— А⁈ Что⁈ — я оглох от частых выстрелов, от того и переспросил.
Башибузук махнул рукой: туда! Вдруг он пошатнулся. Недоуменно опустил голову, чтобы рассмотреть кровавую розу, внезапно расцветшую на его груди. Зашатался. Ноги его подкосились. Я не успел его подхватить. Он повалился лицом в пыль.
— Ахмет! — крикнул я своему телохранителю. — Перевяжи его!
Только он один и остался из той четверки, которую мне выделили в день встречи с отрядом. Остальные были убиты или где-то потерялись в дыму пожарищ. Мне сейчас было не до подсчета потерь. Меня ждала моя месть. Моя канла!
Я бросился к дому, на который указал Башибузук. В револьверах оставались заряды. Шелковый шнур, на который они крепились, промок от пота, стекавшего с шеи, и неприятно ее натирал. Мне оставалось лишь изумляться, какая ерунда может прийти в голову в такую страшную минуту. Подумаешь, шея! Тут бы голову сохранить.
Старый вождь шапсугов выскочил мне навстречу, распахнув ударом дверь в скалю. И тут же рухнул спиной обратно, сбитый с ног сдвоенным выстрелом из моих револьверов. Я уронил один, заставив его повиснуть на шнуре. Быстро перекрутил барабан. Но нового выстрела не понадобилось. Шамуз хрипел, пуская кровавые пузыри. Из глубины дома к нему метнулась старая женщина. Упала ему на грудь, закрывая от меня. Я узнал ее. Это была его жена — женщина властная, часто решавшая дела за спиной мужа, но сегодня бросившаяся ему на защиту. Откуда она здесь взялась? Приехала в гости к родне?
— Где Якуб-бей⁈ — зарычал я, вглядываясь в полумрак комнаты, на земляном полу которой валялся бывший сераскир. Не такой смерти он заслуживал. Зачем только связался снова с англичанином?
— Шамуз! — вскричала женщина, разрывая на груди свои одежды.
— Где⁈ — заорал я, нацеливая револьвер ей в голову.
— Убийца! Убийца!
— Где инглез⁈ — еще секунда, и я готов был ее застрелить.
Она все поняла по моим глазам.
— Да пропади он пропадом! Уехал! Еще ночью помчался к морю, чтобы уплыть на кочерме!
Я застонал.
— Почему⁈ Почему⁈ — не мог я успокоится.
— За домом в яме найдешь ответ, — обреченно ответила старуха, склоняясь над губами мужа. Он, похоже, прощался.
Я бросился в обход дома. Нашел яму. В ней сидели двое, испуганные до крайности, измученные и ничего толком не понимавшие. Я сбросил им валявшуюся рядом широкую доску, используемую вместо лестницы. Из ямы выполз турок. Тот самый, которого я видел в Анапе в арестантской роте. Сбежал! И сдал меня! Я выстрелил ему в голову, и он повалился на землю около ямы.
— Коста! Не стреляй!
Я удивленно уставился в лицо поднимавшемуся наружу человеку. Еще один привет из прошлого! Андрей Гай собственной персоной! Или черкес Жабермес, которого мы считали тройным агентом. Он-то что здесь делает?
— Я выдал тебя! Каюсь! Мне грозили смертью, — сразу признался Гай.
Его лицо в огромных гематомах подтверждало, что он не врет.
— Но почему? Мы считали, что ты предатель! Ты же ездил в Лондон со Спенсером. И был в Тегеране, когда убили Грибоедова! И твои донесения… Это же липа! Почему Белл за тобой охотился? Я не понимаю.
— Я был в Тегеране. Но англичане не имели отношения к смерти русского посла. Это все из-за армян[2]. Что же касается моей работы на англичан и на русских, признаюсь откровенно: я устал и от тех, и от других. Я черкес! И я отчетливо понял: у вас, у великих, у всех этих Лондонов и Петербургов, свои игры. Бороться с вами бессмысленно. Помогать? Увольте! Я просто хотел закончить свои дни на родине. Вот почему я все устроил так, чтобы в итоге оказаться на левом берегу Кубани. Среди своих.
— И потом Белл тебя разыскал!
— Да! Он хотел отомстить. Но я выкупил себе жизнь, предав тебя. Я должен был подтвердить обвинения против тебя на большом совете старейшин.
— Офигеть!
— Что? Что это значит?
