Депутат - Алексей Викторович Вязовский
— Никуда не уходи! — похлопал он меня по щеке, вытирая нож о мою рубашку от Армани. — Я скоро вернусь. Как раз когда братья до яиц твоих дойдут.
Меня сняли с веревки, повалили на гримерный стол. Бородач с золотой печаткой на мизинце, поигрывая большим ножом а-ля Рэмбо рубанул по моей левой руке.
— ААА! — заорал, я дергаясь и наблюдая, как вниз сыплются большой и указательный палец. А еще фаланга среднего.
Хлынула кровь, я выругался в адрес мучителя:
— Хуй ли ты мажешь⁈
— Сэйчас поправим. Давай вторую.
— С этой, блядь, закончи сначала.
Я попытался дернуться, меня еще плотнее прижали к столу. А ведь за ним небось делали красивой какую-нибудь актрисульку. Подводили ей брови, красили губки. Сука, сука!
— Ну что? Мизинец?
Да, правильно я пальто в машине оставил, — билась в голове идиотская мысль. — Пришлось бы выбросить, как рубашку и штаны. Что там такое? Стреляют? Или мне только кажется?
Голова упала вниз, и я начал клевать носом. Перед глазами все кружилось, словно в пьяном тумане… Внезапно я чувствую вкус меди на языке. Лампочка на потолке взрывается вспышкой, и комната начинает плавиться. Стены стекают, как воск, обнажая пейзажи, которых не может быть: бесконечные коридоры из костей, покрытые глазами, моргающими в унисон. Бородачи вокруг вырастают в гигантов — их маски теперь живые, сплетенные из змей и пауков, а голоса гудят, как шмелиный рой. Почему-то они покачиваются, будто в трансе. Где-то внутри я понимаю, что меня штырит не по-детски, но ничего не могу поделать.
Минуты становятся веками. Разбитые часы на запястье оживают — стрелки превращаются в скорпионов, ползущих по коже, жалящих в такт сердцебиению.
Пол под ногами превращается в зыбучий песок, затягивающий в бездну, где на дне — лицо Ленки. Она мне говорит: «Ты мог меня спасти!», но ее кожа трескается, обнажая пустоту.
А потом я проваливаюсь в сон.
* * *
— Сережа! Очнулся! Господи!
Ленка плакала у моей постели не переставая. Я приоткрыл глаза и тут же закрыл их снова. Боялся вспышки боли в несчастной башке, но ее не было. Видно, по голове меня били не слишком сильно, вот отличие от других мест.
— Где мы, Лен? — прохрипел я
— В ЦКБ, — ответила она. — В той же самой палате…
Я понял, почему у меня ничего не болело — накачали чем-то. К руке шла капельница, которая медленно и печально отмеряла какое-то лекарство.
— Опять ЦКБ? — я узнал палату. — Пора абонемент покупать. И телек сюда надо повесить. А то в следующий раз скучно лежать будет.
— Да что ж тебя опять понесло куда-то? — ревела моя лучшая половина. — Ты зачем туда пошел? Тебе больше всех надо, что ли?
— Мы не обсуждаем мою работу, Лен, — прошептал я. — Ты забыла? Попить дай.
Она поднесла ко рту стакан, и я мелкими глотками осилил едва ли третью часть.
— Сколько у меня пальцев теперь? — спросил я.
— Два отрезали, — вхлипнула Ленка. — Ты теперь, как президент наш стал.
— Прикольно, — ответил я и закрыл глаза. — Увижу его, и скажу: держи краба, братан. Посмеемся вместе…
Поспать мне не дали, пришла медсестра. Начала менять капельницу.
— Вообще не смешно, — скорбно покачала головой Ленка. — Я когда по телевизору тот репортаж увидела, чуть с ума не сошла. Тебя же по всем каналам показывали. Как ты туда вошел, и как они женщин с детьми выпустили. Мама даже сказала, что ты не такой плохой человек, как она думала.
— Мама? — приоткрыл я глаза в полнейшем изумлении. — Такое сказала про меня? Уточни, это сказала твоя мама или какая-то другая?
— Да, моя! — торжественно сказала жена, которая и сама малость ошалела от такого поворота.
Теща меня считает исчадием ада, что как бы намекает, что она совсем не дура, и в людях кое-что понимает. В отличие от дочери.
— Знаешь, Ленок, сколько живет медведей в Московской области? Я вот их поименно знаю, мы же их спонсируем от банка.
— Сколько? — непонимающе посмотрела она на меня.
— Десять, — я снова закрыл глаза. — И они все только что сдохли. Твоя мама убила медведей…
В палату белоснежным вихрем ворвался почтенного вида седовласый доктор, украшенный золотыми очками, ручкой Паркер в кармане халата и выражением снисходительного превосходства на физиономии, какое бывает только у повелителей чужого здоровья в энном поколении. На породистом лице появилось профессиональное участие, и он спросил.
— Как себя чувствует наш больной?
— Замечательно, — пробулькал я. — Пересчитываем с женой оставшиеся пальцы.
— Тебе выдали личного врача Ельцина, — на ухо прошептала мне Лена. — Будь посерьезней, Сережа. Пожалуйста!
Личного? Ну, теперь-то заживем!
— Юморит, — серьезно кивнул доктор, повернувшись к Лене, — это хорошо. Значит, на поправку идет.
— Что со мной? — спросил я.
— Что с вами? — задумался врач. — Да с вами много всего, Сергей Дмитриевич. Ампутация двух пальцев левой руки и фаланги среднего, множественные ожоги и кровоподтеки, перелом двух ребер справа. Ножевое ранение бедра. Подозреваю, что есть кровоизлияния во внутренних органах… Если бы у нас было такое чудо заграничной техники, как магнитно-резонансный томограф, я бы сказал точнее…
Да они охуели в край! Я чуть не сел в постели. Лежу тут, умираю, а у меня бабки выбивают. Полы паркетные, доктора анкетные…
— Тихо, тихо! — прижала меня обратно к койке Лена и жарко зашептала прямо в ухо. — Соглашайся! На тот свет деньги не заберешь.
— Куплю, — покорно кивнул я. Такие намеки я секу на раз. А тут… Самому ведь нужно. Я же постоянный клиент.
— Ну, отдыхайте, больной, — величественно кивнул доктор. — Недельку-другую вы у нас точно проведете.
Лена сидела у постели, обхватив мою здоровую руку и прижав ее к щеке. В ее огромных голубых глазах стояла невыносимая боль и тоска.
— Ты, знаешь, Сережа, — сказала она наконец, — а ведь когда мы с тобой в первый раз увиделись, это не моя смена была. Я в тот день со Светкой поменялась. Вот сижу теперь и думаю. А если бы мне тогда хватило духу ей отказать, как бы моя жизнь повернулась? Наверное, жила бы как все нормальные женщины. В парке гуляла бы без охраны и не боялась телевизор включать, где могут показать отца твоих детей, который добровольно в заминированный театр пошел.
— Это судьба, Ленок, — просипел я. — От нее не уйти. Дай попить.
Она снова поднесла стакан к моим губам, и опять выхлебал треть. Это пока что мой потолок. Спать!
