Архитектор Душ II - Александр Вольт
Нет, дело было не в яде. И не в сердце. Дело было в чем-то другом. В чем-то, что не оставляло следов на физической плоти.
Я надел свежую пару перчаток и положил руку на холодный лоб Вересаева. Закрыв глаза, я снова активировал «взгляд».
Психея была едва различима. Тонкое, почти прозрачное облачко серого тумана, которое таяло на глазах. Но что-то в ней было не так. Она казалась… иссушенной. Не просто угасшей, а словно из нее вытянули всю влагу, всю жизненную эссенцию, оставив лишь хрупкую, выцветшую оболочку. И заметил я это только сейчас.
Найдя центральный узел, я протянул свою «руку» и коснулся ее.
Видение нахлынуло не рваными обрывками, как раньше, а цельной, плавной картиной. Я чувствовал, как с каждым разом мой контроль над этой способностью растет, как образы становятся четче, осмысленнее.
…Вечер. Тишина галереи, нарушаемая лишь тихим джазом из скрытых динамиков. Я стою у бара в своем кабинете, мои руки — его руки — наливают в тяжелый хрустальный бокал темно-рубиновое вино. На душе покой и легкая, приятная грусть. Только что закончился телефонный разговор. Женский голос, теплый, знакомый. Не любовница. Что-то другое. Глубокое, давнее.
Я беру бокал и иду в главный зал. Мои шаги бесшумны на толстом ковре. Я подхожу к ней. К картине.
Я сажусь в любимое кресло, делаю глоток. Вино терпкое, с нотами вишни. Идеально.Смотрю на полотно. Подарок. Подарок от бывшей жены на мой недавний день рождения в знак того, что она не держит зла. Она так сказала.
Картина… она невероятна. Яркое, залитое солнцем поле. В центре — две фигуры. Мужчина и женщина, фермеры. Они стоят рядом, чуть обнявшись, и смотрят не на зрителя, а вдаль, на уходящий за горизонт урожай. Его лицо — грубое, обветренное, но в глазах спокойствие и сила. Ее — уставшее, но светящееся теплой улыбкой. Это не была картина о труде. Это была картина о партнерстве, о прожитой вместе жизни, о чем-то нерушимом.
Я смотрю на них и чувствую, как на моих губах — его губах — появляется улыбка. Та самая, блаженная. Тепло разливается по груди. И в этот момент я ощущаю, как картина… притягивает. Не просто внимание. Она буквально засасывает взгляд, тянет сознание внутрь, в этот залитый солнцем мир. Чувство было невероятно приятным, убаюкивающим. Словно возвращение домой после долгой дороги.
И желание продолжать смотреть на картину — стремительно росло.
Это было не просто желание. Это была почти физическая невозможность отвести взгляд. Я ощущал, как картина растет, заполняя собой все поле зрения, как ее краски становятся ярче, живее.
Мне казалось, что я больше не стою в стороне, а медленно двигаюсь вперед, к этому залитому солнцем полю, словно невидимая сила тянет меня за собой. Воздух вокруг стал теплым, я почти чувствовал запах скошенной травы и нагретой земли. В ноздри бил аромат поля и растущей на нем пшеницы.
Еще мгновение, и я шагнул бы за раму, растворился бы в этом золотом свете навсегда.
Именно это ощущение чужой воли и вызвало во мне простое, но железное осознание — это было неправильно. Противоестественно. Это не было похоже на эстетическое наслаждение. Это было похоже на… поглощение.
Осознав, что теряю контроль, я с усилием, которое потребовало всей моей силы воли, рванул свое сознание назад, обрывая контакт с психеей Вересаева.
Мир прозекторской вернул свои контуры на места, придав им четкости. Я стоял, тяжело дыша, ухватившись за край стола. В голове был полный бардак. Что это, черт возьми, было? Что за странное гипнотическое ощущение? Почему мне казалось, что меня засасывает в картину?
Картина… перед глазами все еще стояло изображение этого пшеничного поля, супружеской пары, аромат трав…
Неужели такое возможно?
Я снова взглянул на Вересаева и на его «иссушенную», словно сухофрукт, психею. Картина забрала его жизнь? Я почти не верил в это, но в мире магии… не исключаю, что такое вероятно.
Понятно, что я не буду бегать и искать, кто украл полотно, этим должна заниматься полиция. Но если есть хоть малейшая вероятность, что картина как-то убивает — ее надо найти.
Не раздумывая, я выхватил телефон и набрал номер справочной службы полиции.
— Девушка, здравствуйте. Коронер Громов. Мне срочно нужен номер урядника Ермолова, который ведет дело в галерее «Арт-Империалъ».
Через минуту я уже набирал его номер.
— Ермолов, слушаю.
— Урядник, это Громов. Как продвигается дело?
— А, господин коронер… — в его голосе слышалась усталость. — Да никак. Тишина. Всю галерею обыскали с лупой. Ни отпечатков, ни следов взлома. Чисто.
— Камеры?
— Дали запрос на то чтоб их изъять и отсмотреть, — прокомментировал он мой вопрос.
— А что с картиной? Нашли?
— Тоже нет. Как в воду канула. Надеемся, что увидим на записях.
Я помолчал, подбирая слова.
— Урядник, у меня к вам просьба. Можете узнать, кому принадлежала эта картина? Кто ее подарил Вересаеву?
— Вы думаете, это как-то связано? — в его голосе послышалось удивление.
— Черт его знает, — честно ответил я. — Но в этом деле любая зацепка может оказаться ключевой. Думаю, эта информация лишней не будет.
На том конце провода помолчали.
— Хорошо, — наконец сказал Ермолов. — Спасибо за мысль, коронер. Логично. Мы пробьем по его контактам, опросим близких. А что с телом?
— Предварительно ничего. Никаких проблем. Здоровый для своих лет мужчина. Синдром внезапной смерти.
— Понятно. «Висяк», — тяжело вздохнул Ермолов. — Что ж, пока что спасибо, коронер. Будем искать дальше и ждать вашего официального отчета. Это ваш личный номер?
— Да.
— Я вышлю вам свою почту. Скиньте результаты туда, чтоб не тратить время. Всего доброго!
Он положил трубку. Я убрал телефон, продолжая смотреть на тело. Синдром внезапной смерти… Нет. Я в это не верю. Люди не умирают от того, что слишком долго смотрят на картину.
Или все-таки умирают?
Глава 19
Я откатил каталку к массивной двери холодильной камеры. Тяжелый металл с глухим шипением поддался, впуская меня в ледяное помещение. Уложив тело на свободную полку, я захлопнул дверь, после чего, сняв халат и перчатки, тщательно вымыл руки.
Наверху, у выхода из морга,
