Нищий барин - Дмитрий Валерьевич Иванов
— Барин, а чего темно на улице? — Тимоха хлопает глазами. — Мы расшиблись?
— Вот дурень! — Мирон в сердцах опять треснул конюха по лбу, повергая того в беспамятство.
— Да прекрати его бить! Чтобы пальцем не тронул больше! — шиплю я, чтобы не разбудить женскую часть, находящуюся в доме.
Но те уже проснулись. И Катька и Фрося любопытными птичками высунулись из своих каморок.
— Ой! — испуганно сказал Мирон. — Да не трону я его. Вот те крест!
— Блядь! Сука! Что ж ты, козлина неумытая, руки распускаешь⁈ — очнувшись, гневно разразился Тимоха… Или Адам?
— Да я тебя, вошь… — опять замахнулся Мирон.
— Не трожь! — торможу здоровяка и тот опять по-детски ойкает.
— Хьё суна клел ву! — в сердцах бросает конюх, а я с облегчением осознаю — мой незадачливый коллега-попаданец вернулся!
Мой сосед по даче в прошлой жизни, армянин с темпераментом, часто так ругался, когда по мобильнику разговаривал. Это выражение означает: — мол, «Мне на тебя плевать», «Не боюсь тебя», «Да ты кто такой, вообще?» Что-то типа того, только ещё и в презрительном тоне. А значит, ара опять со мной!
— Бамбарбия? — всё же спрашиваю пароль я.
— Кергуду! Бля-я-я… Что ж так башка болит, а? Мирон — собака бешеная! Ворюга! Барин, давай его продадим! Хотя за такого идиота много не дадут.
— Ну вот, опять испортился — на собачьем «лаится», — с грустью рассматривает свой кулак Мирон. — Не крал я! Дубина ты! А Купил!
— Не ври! Барин тебе что, топор продал? — не верит ара.
Вступаю в разговор и разъясняю ситуацию:
— Да не барин ему продал, то есть — не я! — голос мой уже срывается — устал от этой ночной неразберихи. — Он у Ваньки Мокрого струмент купил, чтобы потом в Буе продать…
— Тьфу! Прицепилось это слово «струмент»! Да идите вы оба… к бую! Марш спать! И чтобы друг с другом больше не ссорились и впредь разговаривали вежливо! Или вообще молчите… Иначе, видит бог, продам Велесову, не раздумывая. А перед этим ещё и по десять плетей всыплю!
— Да он и трех не выдержит! — презрительно буркнул Мирон и, обиженно поджав губы, поперся к себе в закуток.
А вот в его каморке я бывал! Такая же небольшая комнатка, как у Матрёны, но с окном в огород. Я частенько через то окно, будучи пацаном, сбегал из дома, когда родители наказывали. Маленький был — а вот ведь, помню! Странно: тело чужое, а память — как своя. Сегодня обязательно схожу на погост, проведать могилки родных.
Утром за завтраком рассказываю всё, как было, Тимохе. Тот сначала не верит, а потом натурально пугается.
— Знаешь, а мне показалось — ну, когда очнулся — что кто-то большой и добрый смотрит на меня…
— Это Мирон, наверное, и смотрел, — прикалываюсь я. — Он у нас большой, и иногда даже добрый…
— Тебе бы всё поржать, — обиделся ара. — А мне вот страшно сейчас стало!
— Ну раз страшно, идём на погост, — говорю я, вставая из-за стола и стряхивая с колен крошки. — Хочу могилку родителей проведать. Заодно потом в церковь зайдём — помолимся за твое очередное спасение!
Тимохе, вижу, эта идея не по душе. То ли боится кладбища, то ли боится признаться, что боится. Но все же кивает в согласии:
— Струмент надо взять, лопату там, грабли…
— Ещё раз услышу «струмент»… Черт — бить-то нельзя… Во! К столу своему барскому больше не позову! Говори по-русски!
— Я армянин! — не моргнув глазом, гордо напоминает Тимоха.
М-да, хрен его чем напугаешь!
Этот погост — или, может, кладбище… я, признаться, и сам не уверен, как правильно назвать — был не так уж и велик. Размером примерно с футбольное поле.
Местами виднелись ухоженные могилки с крепкими крестами, но хватало и забытых, почти исчезнувших в траве. Когда-то кладбище было огорожено, но со временем изгородь развалилась. Дорожка, по которой я шёл, была почти заросшей — корни деревьев, влажная листва, мох под ногами.
Шёл медленно, осторожно обходя могилы, у которых, похоже, уже давно никто не бывал.
Некоторые кресты осели, обломились и склонились, напоминая старичков, согнувшихся от времени. И всё же в этом было что-то умиротворяющее. Как будто само место говорило: «Не спеши. Здесь никто не спешит».
Ара сопит сзади, и моего умиротворения, похоже, не ловит.
Могилки моих родителей располагались чуть в стороне — не вплотную к прочим захоронениям, а ближе к полуразрушенной часовенке. Место тут самое казырное — на пригорочке, а значит, не топит их. Здесь, в уединенном уголке, чуть прикрытом березами, было еще тише, чем в остальной части погоста.
Подойдя ближе, мне пришлось признать правоту Тимохи — стру… инструмент тут точно нужен. Оградки нет, всё заросло уже густой и высокой травой. Отцова могильного камня даже не видно из-за неё и мелкой поросли березок. Проклятый староста — и чего он не следит-то! Впрочем, я и сам хорош…
Два памятника — строгие, без лишнего пафоса, покрытые мхом и серым налётом дождей. Один накренился немного вбок, другой был чуть подмыт у основания. Буквы на них ещё читались, хоть местами их уже съела сырость.
Могилки родителей были единственные на всем погосте с каменными надгробиями. Мамин посвежее — это ясно. Отцову уже много лет, но он богаче отделан. Искусно выбитое на камне лицо витязя на коне казалось смотрит на меня с одобрением — мол не вешай носа, сын! Живи! А вот мамин памятник без портрета — только аккуратно выбиты даты и имя. Наверное, мама денег не пожалела для своего мужа, а вот я…
— Заросло тут! Скотина ты, порядочная!
Зло оборачиваюсь на Тимоху.
— Не ты скотина, а предыдущий владелец тела, — торопливо поправляется ара и благоразумно меняет тему: — давай сначала деревца выкорчуем. Лучше с корнями выдергивать… Дай-ка лопату, подкапывать буду!
Принимаемся за работу. Сняли верхний слой сухой травы, потом начали выдёргивать корни, что успели пробиться сквозь землю. Под травой обнаруживается выложенное красивым и явно привозным камнем основание. Остро запахло старой землёй — тяжёлой, сырой.
Выпрямляю спину и с удовольствием замечаю, что место вокруг изменилось. Не кардинально, но приобрело вид ухоженный, даже благородный. Настроение, несмотря на физическую усталость, сразу поползло вверх. Выпиваем
