Нищий барин - Дмитрий Валерьевич Иванов
«Опыт энциклопедического обозрения словесных, исторических, естественных, математических и философских наук, для Императорского Воспитательного дома классических воспитанниц, к званию наставниц приуготовляющихся (1820 г.) Автор: Ульрихс Ю. П.»
Это, фактически, энциклопедия! Я смогу посмотреть, что знает сейчас наука, и не надо голову ломать лишний раз, изобретая уже изобретённое.
Да, предназначалась она для наставниц, то есть для барышень, желающих преподавать. Немного смущает, что «для баб», но полистав издание, признал, что вещь стоящая и мне будет полезна.
Запоздало, но всё же успеваю, по совету Владимира, лучше знающего правила приличия, отдариться, дав с собой нашему бравому полицмейстеру кусок добытой потом и кровью кабанятины, обложенный изрядным количеством льда. Ледник у нас имеется, и ещё с зимы хранится там приличный запас льда. Правда, я этого не проверял — со слов Фроси. Чего я сам буду лазить по погребам? Слава богу, крепостные есть!
Даю Петру с собой ещё и остатки наливочки. Судя по тому, как бережно и с любовью Пётр взял четверть — выпить дядя не дурак, но на службе себя держит — за что ему отдельный респект.
Вечером ко мне прошмыгнул Тимоха. Опасливо оглядевшись, нет ли Матрёны, например, или других лишних ушей, он доверительно шепнул мне:
— Есть новость! Надо переговорить! Пошли к тебе. Только… э-э… захвати чего-нибудь пожевать.
— Ну чего тебе? Катька и Фрося — во дворе, Мирон вообще шляется где-то, Матрена спит — я проведывал недавно. Смело жалуйся!
— Почему сразу «жалуйся»? — делает обиженное лицо ара.
По тому, как фальшиво возмутился Тимоха, я понял, что угадал.
— Насчёт Мирона, как раз, новость. Ворует он у тебя! Застукал, как он тащил Ваньке из Пелетино струмент! — выдает Тимоха и поспешно добавляет:
— Только ты про меня не говори… Мирон мне по шее грозился дать.
— И видно, уже дал? — усмехнулся я, заметив, что ара трет загривок.
— Чё смешного? Тебя грабят! — окрысился конюх, поняв, что спалился.
— Так меня же, не тебя… И что за «струмент»? Ты, смотрю, уже нормальный русский забывать начал.
— Все так говорят, и я говорю. Не знаю что, но в мешке звякало, и вроде ручка выпирала. Колун, может?
Я задумался. Ну вот если бы посуду спёрли — это я у Матрёны мог бы уточнить. Она ж там каждую ложку по звуку опознает. А «струмент»? Да в душе не… не знаю, что было у меня в наличии и чего сейчас нет. Аудит делать бесполезно… Разве что с поличным поймать? Вот это было бы красиво! Или спросить Ваньку из соседней деревни?
С другой стороны… ну топор. Сколько он стоит? Тридцать копеек? Или рубль? Не то чтоб большое дело. Но если тырит регулярно… тут уже жаба давит. Это сколько же он за двадцать лет, что работает при дворе, утащил⁈ Да и моя барская репутация страдает!
В Пелетино, к слову, всего-то пять дворов. Помещица там — старая бабка, живущая почти впроголодь, ибо за хозяйством не следит. Да и нет нормальной дороги от меня в эту деревню, так, тропка еле заметная.
Может, продать Мирона? Ещё хуже выход! Это как смертный приговор своему хозяйству подписать. Ведь всё на нем держится! Дрова рубить — он, забор поправить — тоже он, кормушку курам сделать — всё туда же…
Ладно, подумаю об этом позже.
— Ты уже начал вспоминать, что знаешь из будущего? — спрашиваю я ару, переводя тему разговора.
— Песен много знаю армянских. Некоторые, наверное, уже сочинили, — мечтательно закатив глаза, протянул ара.
Я, вспомнив, как прекрасно поёт Гришка Кожемяка, одобрительно кивнул. Сам я, к сожалению, на песни слабоват, да и современные песни здесь, мягко говоря, не зайдут. Местные уважают плясовые, разухабистые. Ну или, наоборот, жалостливые, с надрывом и слезами.
Вернулась Фрося с Катей, и мне… ну, выходит, нам с Тимохой, сразу подали парного молочка — ещё тёплого, с пенкой. Девки только что надоили. Я, как человек просвещённый и слегка брезгливый, сразу заставил процедить его через тряпицу. Специально наказал брать чистую.
— Хорошо у тебя, но мне к жене надо. Я заберу остатки? — Тимоха кивнул на кусок рыбы, которая не влезла ни в меня, ни в Петра, ни в самого Тимоху.
Остальное почти всё слопали. Питание, конечно, у Матрёны было посытнее да пообильнее. Фрося готовит не хуже, но как бы ещё не привыкла к моему аппетиту, что ли?
Пост решил не соблюдать. Хотя, да — я ведь как бы умер. Ну… перенёсся. То есть живу после смерти, что, согласитесь, тянет на повод задуматься. А значит, чисто теоретически — Бог, может, и существует. Но точно знаю: грехи священники отпускают. Так что покаюсь потом. Даже убийца или самоубийца, если раскается искренне, имеет шанс на милость Господню. Это отец Герман говорил на проповеди.
С убивцами понятно, а как же самоубийцы? Выпил ты яду, например, и, пока корчишься в муках, каяться надо? Не всё так просто с религией. Надо будет обдумать эту темку на ночь… Или, если я всё равно каяться собрался, может, заглянуть к Евфросинье?
— Да о чем базар, братан… — потягиваясь, зеваю я.
Тимоха ушёл, унося остатки рыбы, а
я, допив молоко, потянулся за ним следом — до ветру.
В деревне далеко не у каждого свой сортир имеется, многие обычно в лопухи ходят, которые тут несут главную санитарную нагрузку округи. Всё позасрали у себя в огородах. Но маменька моя была женщина с понятиями и посему озаботилась почти монументальным строением с дверцей на крючочке и лавочкой.
А ведь не был я ещё ни разу на могиле родителей, как попал в это тело! Завтра, пожалуй, схожу на погост.
— Я тебе, стервь, что сказал? Не жаловаться! — слышу низкий голос Мирона в темноте за баней.
— Отпусти! Барину скажу — запорет тебя! — огрызается Тимоха, и голос у него совсем не робкий.
М-да. Всё-таки Мирон решил, что Тимоха его сдал. Что, в общем-то, правда. Но ведь доказательств-то нет.
Уже хотел было повернуться и идти в дом… Авось разойдутся.
Только подумал это, как раздался удар и сдавленный вскрик. Пожалуй, пора вмешаться.
— Вы что тут затеяли? — грозно спрашиваю я, заглянув в простенок между забором и баней, где мы дрова храним. Но их, кстати, мало почему-то.
— Барин?.. Ты ли?.. А тут Тимоха… убился… — доносится растерянный голос Мирона
