Газлайтер. Том 27 - Григорий Володин
— Дасар, — посылаю мыслеречь. — Держитесь на опушке и там ждите западное войско. А то вдруг наступление многоруких — всего лишь отвлекающий манёвр, потому нельзя покидать Сад.
— Грёбаные дроу и не на такое способны, — соглашается Дед Дасар, а он в этом деле сведущ — скольких он дроу переграбил, не счесть.
Белогривый застыл и весь напрягся, глядя на восток. Он подался вверх, как перед вставанием на дыбы. Не знаю, что у этого «ковбойского аттракциона» снова на уме, потому решаю сразу оборвать даже возможность возобновить скачки. Я хлопаю его по шее, перехватываю морду, пальцы ложатся на челюстной сустав, поворачивают голову в сторону марширующей массы.
— Смотри, — говорю чётко, спокойно. — Это племя многоруких. Они не пройдут мимо твоих сородичей. Если дойдут до Сада — заодно уничтожат весь табун. Всех твоих спринтов до последнего.
Он замер. Пелена над горизонтом поднимается выше. Я открываю мыслеканал и передаю жеребцу образ, как многорукие готовят конину. Сцена из головы одного из дроу, которого я убил в одной из старых стычек.
Белогривый всё понял. Он знает, что дикари обожают кушать лошадок. Ему не нужно объяснять — он в этой степи уже сотни лет гоняет кобыл и прекрасно знает, что за народы здесь живут.
Я продолжаю:
— Предлагаю тебе договор, раз ты такой умный конь. Со своей стороны я отпускаю твой табун. Твои подопечные станут свободны, будут жить не в клетках, но в то же время ты вместе с ними переходите ко мне на службу.
Белогривый отвечает громким возмущённым ржанием.
— А как ты хотел? Вы объели пол-Сада, вытоптали кучу растений, да и тех же троллей постоянно доводили до истерики, а психотерапия нынче недешёвая, — хмыкаю, не впечатлившись. — Возместить не в состоянии — значит, будете работать.
Белогривый храпит снова. На этот раз звук короче, без резкости. Затем — ещё один, глухой, как будто пустой внутри. Жеребец строит недовольную морду, но возражений больше нет. И наконец — лёгкое движение головой вперёд. Туда, где поднимается пыль. Где приближаются враги.
Он не поворачивается ко мне. Он просто ждёт, когда мы начнём.
— Ну и отлично, — говорю я вслух и резко подаю команду, хлопнув пятками по бокам Белогривого.
Жеребец мгновенно срывается с места. Мчится рывками, раз за разом телепортируясь каждые десять метров. Пространство вокруг дёргается, степь мелькает урывками — заросли травы, линии холмов, осыпающиеся глинистые трещины. Мы берём курс прямо на центр войска дикарей.
Теперь я не только ощущаю многоруких, но и вижу. Всё войско идёт на шестилапках. У кого-то из дикарей шесть рук, у кого-то — четыре. Попадаются и редкие — с восемью конечностями, громоздкие, мускулистые, наверное, местная воинская элита. Передние ряды — сплошь физики, в руках копья и мечи. Позади — воины в песочных доспехах. «Песочники», по-видимому, отвечают за дальний бой, и именно поэтому их скрывают за плотно идущими громилами.
Мы уже приблизились к ним, а они ещё не поняли, что происходит. Войско продолжает двигаться. Только передние ряды удивлённо вытаращились на спринта и всадника, в один миг оказавшиеся прямо перед ними.
Но заметили нас слишком поздно. Последний телепорт я делаю сам и переношу нас прямо к голове колонны. Белогривый молчит, не ржёт, не скидывает меня — он вошёл в боевой режим. Умеет же, когда может.
— Эй, мужи степи! — выкрикиваю я, усиливая голос Даром воздуха. — Не расскажете, по какому поводу пожаловали в защищаемый мной Сад?
По рядам проносятся шепотки. А затем небо заполняется песком: с десяток «песочников» на дальних позициях выпускают песочные техники, большей частью стрелы и клинки.
Я мгновенно переношу нас к левому флангу. Переход короткий, минимальная пауза. Вихрь пыли остаётся позади, а мы уже рядом с краем строя. Отсюда, с краю, видны ряды за передними всадниками.
— А теперь моя очередь, — произношу я, делая короткое движение.
Клинки Тьмы устремляются в дикарей. Десять многоруких успевают только повернуть головы, как их откидывает назад. Кто-то падает на землю, кто-то сползает со своего скакуна, один ломает шею при ударе о землю. В этом фланге возникает пробой.
В нас снова летят песочные стрелы с задних рядов. Песочники не оставляют попыток накрыть меня градом. Они хоть и Воины, но их там сотни, вот и надеются взять числом, думают — подловят. Я хоть и накрылся доспехом Тьмы, но у Белогривого нет даже седла, не то что защитной попоны. Поэтому попадания по нам нежелательны.
Секунда — и мы с Белогривым телепортируемся обратно на левый фланг. Мгновенно поднимаю руку — и выпускаю ещё одну волну клинков Тьмы. Пять многоруких падают сразу, сбитые в упор.
— Белогривый, триста метров назад, — передаю приказ мыслеречью.
Он мгновенно срывается с места. Телепорт на добрых полкилометра — и мы уже за пределами досягаемости песочников. На том месте, где мы только что были, земля заросла острыми, хрустящими песочными стрелами. Ещё бы секунда — и Белогривого подо мной бы нашинковало. Да и мой доспех бы сильно ослаб.
Но дикари не сдаются. Из разбитой линии переднего рубежа вырываются десять физиков — массивные, на шестилапках, вооружённые тяжёлыми мечами. В каждой руке по клинку, тела в боевых бинтах.
Ну нахрен их!
— Пошёл! — бросаю Белогривому, разворачивая его в противоположную сторону от преследователей.
Жеребец рвётся вперёд, взрывая копытами степную пыль. Скачки перемежаются небольшими телепортами. Шестилапки, какими бы крепкими они ни были, не выдерживают темпа и отстают. Белогривый уводит нас с лёгкостью. Он-то умеет рвать дистанцию. Никакая шестиногая лошадь не сравнится со спринтом.
Я оборачиваюсь через плечо. Отправляю по мыслеречи преследователям:
— Ну что же вы такие медленные? Как черепахи, ей-богу!
Ментальные щиты у них, конечно, есть. Но эмоции щитами не блокируются. И если мыслеречь сделать колкой, с ехидцей — ранимые кочевники тут же вскипят и потеряют рассудок от жажды мести.
И физики, как задумано, срываются. Кричат, улюлюкают, бьют пятками ездовых животных. Двое вырываются вперёд, кипя от бешенства. Именно этого я и ждал.
В момент, когда они максимально оторвались от остальных, я даю спринту мыслекоманду. Белогривый телепортируется, и мы оказываемся сбоку от вырвавшейся пары. Они замечают нас только в последний миг. Глаза расширяются, но уже поздно.
Я всаживаю кулак в челюсть первому громиле. Он вылетает из седла и кувыркается
