Русь. Строительство империи 4 - Виктор Гросов
Дальше дело пошло быстрее. У нас в обозе лежало четыре сотни самострелов — тех самых, что кузнецы в Переяславце клепали без устали. Лишние, как я думал раньше, а теперь — в самый раз. Я велел Добрыне раздать их ополченцам. Он только хмуро кивнул и пошел к дружине.
Самострел — штука простая, но убойная: натянул, нажал, болт летит и щит пробивает насквозь. Если их натаскать, будут весомой силой. Пока Добрыня с Ратибором гоняли новобранцев по площади, я занялся другим. Смоленск — городок крепкий, но бедный, а мне нужны были еще люди. Я кликнул Алешу и велел ему пройтись по кабакам и окрестным деревням — искать охотников, бывших разбойников, кого угодно, кто умеет держать оружие в руках и не сбежит при виде крови. К вечеру он привел полторы сотни таких молодцов — видавшие виды, с шрамами и ухмылками. Наемники. Не самые верные, но за звон гривен пойдут куда угодно. Я дал им по пять монет задатка и пообещал вдвое больше после Полоцка. Они довольно загалдели, а я подумал, что это пока все, на что могу рассчитывать.
Но была еще одна проблема. Веслава. Я отправил ее к Рогволоду тянуть время и говорить красиво, а теперь планы мои круто извернулись. Надо ее предупредить, что мира не будет, что я иду с войском. Я кликнул двоих гонцов — быстроногих парней из дружины, которые могли скакать день и ночь.
— Догоните Веславу, — сказал я. — Передайте: Полоцк — цель. Пусть уходит, если успеет, или затаится. И назад сразу.
Они кивнули, вскочили на коней и умчались туда, где вилась дорога к Полоцку. Я проводил их взглядом, но в груди шевельнулось недоброе предчувствие. Шесть дней пути — это если пешком, а она с лазутчиками, легкая, могла уйти далеко. Догонят ли? Я отогнал эту мысль.
Тем временем лагерь ожил. Дружина — мои верные пять сотен — готовила оружие, варяги чистили мечи, венгры Такшоня шумели у своих шатров. Этот венгерский князек мне уже бесит.
А вот и он, легок на помине. Подошел ко мне.
— Антон, князь, — начал он, ткнув пальцем в мою сторону. — Что за задержка? Новгород ждет, добыча ждет, а мы тут с мужиками возимся.
Я посмотрел на него, сдерживая желание послать его по известному адресу.
— Полоцк ближе, — ответил я холодно. — И богаче, чем ты думаешь. Рогволод — враг, и он нам по пути. Идем туда, потом на Новгород.
Он прищурился и пожевал губу.
— Ладно, князь. Как скажешь.
Я кивнул, а сам подумал, что его жадность еще выйдет боком. Надо держать его в узде.
К вечеру наемники влились в строй, хотя и держалисья особняком. Я прошелся по лагерю. Дружина — моя опора, варяги — молчуны с косами, что напрягают меня после слов Драгана, венгры — шумная толпа, ополченцы — неуклюжие, но стараются. А еще эти наемники, которые смотрят на меня, как на кошель с гривнами.
Войско мое выросло до двух тысяч восьми сотен — сила немалая, но шаткая.
Утро в Смоленске встретило мелким дождем, который лил, будто небо решило поплакать за вчерашнюю кровь. Я стоял у ворот, глядя, как мое войско выстраивается в длинную змею — дружина впереди, за ней венгры Такшоня с их шумными конями, потом варяги, которые шли молча и ополченцы с наемниками в хвосте. Две тысячи восемь сотен человек — сила немалая, но сырая.
Полоцк был в шести днях пути. И это время не должно просто пройти. Надо ковать из этой толпы что-то стоящее. Самострелы — мой козырь, ополченцы должны научиться ими бить, а не махать, как дубинами. Я кликнул Добрыню, который уже хмурился, глядя на мокрую дорогу, и велел:
— Гони их каждое утро и вечер. Пусть стреляют, пока руки не отвалятся. И строй держат, чтоб не разбегались, как куры.
Он коротко кивнул и пошел к ополченцам, топтавшихся с самострелами в руках, будто не знали, куда их деть.
Мы выступили, и дорога сразу показала свой нрав. Грязь липла к обуви, а обозы с самострелами и снарядами скрипели, как старые кости. Я шел впереди с дружиной, слушая, как за спиной Добрыня орет на ополченцев:
— Натянул! Прицелился! Спустил! Не в небо, дурень, в щит!
Утром, едва выйдя из Смоленска, мы остановились на первом привале — широкая поляна у реки, где я велел поставить мишени из старых щитов. Двести мужиков ополченцев выстроились в ряд. Болты летели криво — кто в землю, кто в кусты, один умник чуть не подстрелил своего же. Я стоял рядом, скрестив руки, и смотрел, как Ратибор с Добрыней ходят вдоль строя, поправляют руки, учат тянуть тетиву ровно. К вечеру дело пошло лучше — щиты начали трещать от попаданий. Я кивнул сам себе: медленно, но лепится.
На второй день дождь стих, солнце вылезло, подсвечивая лес. Мы шли по старой дороге, которая вилась меж сосен, а я решил усложнить задачу. Велел ополченцам стрелять на ходу — разбил их на десятки, каждый с десятником из дружины.
— Идете, видите врага — бьете разом, — сказал я, показывая на воображаемого супостата. — Не стоите, как пни, а двигаетесь.
Они попробовали, и опять началась кутерьма: кто-то спотыкался, кто-то ронял самострел, но к вечеру десятки стали слаженнее. Болты уже летели кучно, хотя и не всегда в цель. Я прошелся вдоль рядов, подбадривая:
— Еще немного, и Рогволод сам к нам побежит с поклоном.
Мужики хмыкали, но глаза их загорались — им нравилось, что из них что-то выходит.
Тут ко мне подошел Драган. Его серое лицо чуть порозовело, но шрам на щеке все так же выделялся, как метка. Он отозвал меня в сторону, к обозу, и тихо заговорил, будто боялся, что ветер унесет слова к чужим ушам.
— Варяги твои, князь, — начал он, глядя куда-то в лес. — Не все с тобой душой. Тот, высокий, — он на тренировках не стреляет, шепчется с другими. Видел я ночью, как они у костра сидели, трое, и на тебя косились.
Я нахмурился. Опять?
Я кивнул, запоминая.
— Следи дальше, — сказал я. — И Ратибору шепни, пусть дозор ночью ставит.
Он ушел, а я остался стоять, глядя на варягов, чистящих оружие у своих шатров. Высокий с косой поймал мой взгляд, но тут же отвел глаза. Странный тип. Надо держать его на виду.
На третий день пути Такшонь
