Было записано (СИ) - Greko

— Ты правильно поступил, Вася.

— Знаю, Михаил Юрьевич. И радуюсь.

— И как дети у них? Хорошо ли им было?

— Очень! Игнатичу тяжело было поначалу. Мужик все-таки, военный. А Евдокия, как взяла их на руки, так сразу мамой им стала. Они ни шаг от неё не отходили. И ладно Васька. Он же совсем маленький, несмышленыш. Какую грудь дали, ту и сосет. Но Дадо! Уже не дитё и в другом мире воспитанный, по другим обычаям. А только и он её мамой признал.

— Так, если он по другим обычаям воспитан, может, ему будет лучше, если его вернут в родной мир, в его законы?

— Нет! — Вася сжал челюсти. — Уже не будет.

— Уверен?

— Был бы не уверен, Михаил Юрьевич, не искал бы.

— Это хорошо, что ты уверен. Значит, не погубишь ребенка, — Лермонтов в первый раз за долгое время улыбнулся. — Я тебе помогу, чем смогу. За сюжет — спасибо.

— И вам спасибо! Только это… Не та тема, чтоб в стихах… Ну, не хотелось бы мне, ага?

Лермонтов кивнул в ответ.

— Как вы, Михаил Юрьевич?

— Как ты говоришь, поначалу было плохо. Очень плохо, — Лермонтов не стал отнекиваться и храбриться.

— А потом?

— Потом… Потом… Нет. Легче не стало. Но их можно понять. И нельзя злиться. Им жизнь исковеркали. Я сейчас не говорю о том, кто прав, а кто нет. Может, многие из них не хотели всего этого. И нас ненавидят, и своих порицают за то, что воюем и истребляем друг друга — и так без остановки. А им, как и тебе, хотелось только мира и любви. Но нет мира. Нет любви. Загнали их что свои, что чужие на эту страшную мельницу, пустили под жернова. Давят и давят. Что ж им тогда не плюнуть мне в лицо? Разве можно за это их винить? — Лермонтов посмотрел на Васю.

— Нет. Нельзя.

— Вот и я об этом. Только, знаешь, что страшно?

— Что?

— Вот я все понимаю, а случись через минуту бой. Или завтра. Не важно. Просто — случись бой, и я начну их убивать. А они будут пытаться убить меня. И так получается, что все мы идем по одной дороге. Той, которая ведет на страшную мельницу с её гигантскими жерновами, от которых нет спасения. И мало кто пытается сойти с этой дороги, отойти в сторону и начать спасать детей.

Лермонтов замолчал. Вася долго не решался заговорить. Наконец, осмелился.

— Зачем вам все это, Михаил Юрьевич?

— Война?

— Да.

— Так ни к чему, Вася, — усмехнулся Лермонтов. — Ни к чему. А теперь так ясно это понимаю. Что бросить все нужно. Что раз наделил Господь талантом, так и надо этому таланту служить.

— Так и похерьте вы все это! — Вася воскликнул, потом смутился.

Лермонтов тихо рассмеялся.

— Да. Ты прав. Надо отбросить. И хочу. Только надо найти в себе силы сделать шаг в сторону и сойти с этой проклятой дороги.

Разговор прервал один из отряда.

— Кажется, нашли, Вася! — сообщил он с улыбкой.

Девяткин и Лермонтов за беседой и не заметили, как ребята, столкнувшись с очередной группой беженцев, за расспросами вышли на след. Гарантии стопроцентной нельзя было дать, конечно, но все выглядело вполне правдоподобно. Выяснили, что видели одинокую женщину с ребенком. Лезгинка она или нет, неизвестно. Но ребенок по возрасту под описание подходил. Дальше повезло несказанно. Женщина, рассказывавшая про это, знала древнего чеченца, который сжалился над беженцами. Мальчика посадил в торбу, перекинутую через лошадь, вместе с другим ребенком, внуком или правнуком старика. Так и поехали в ближайшее селение.

— Старика зовут Тагир, — докладывал собрат-охотник. — Живет в первом же ауле за Злобным Окопом. Дом — предпоследний от въезда. Вот ты, Вася, все-таки с фортуной в друзьях! — не удержался напоследок «коллега».

…Въехали в село. Нагло. Не обращая внимания на жителей. Те привыкли к виду странных вооруженных отрядов.

— Вася! — начал грозно Руфин.

— Обещаю, Руфин Иванович, руку не подниму без вашего приказа! — Вася предупредил угрозы Дорохова.

— Так-то лучше, — улыбнулся Руфин. — Хотя вроде ничего опасного не должно нас ожидать. Но в любом случае, старика не трогать!

— Не трону! — пообещал Вася.

Подъехали к дому.

— Иман, сходи с ним! — приказал Руфин одному из охотников. — И язык знаешь, и проследишь. Мы, пока отъедем, чтобы глаза не мозолить.

Зашли в дом. Без стука. Без призывов хозяина.

«Старика не трону, Руфин Иванович. — думал про себя Вася, вынимая шашку из ножен. — А за Гезель уговора не было, уж извиняйте!»

Старый Тагир сидел за столом в саду. Старый — не то слово. Древний. Пальцы как сучки ссохшегося дерева. Лицо — как кора дуба. Наблюдал с улыбкой, как Дадо пытается справиться с большим куском баранины. Когда дверь распахнулась и вошли Вася и Иман, посмотрел на них спокойно, не испугался. Дадо, заметив Васю, тут же бросился к нему, так и не выпустив из рук кусок мяса.

— Вася!

Весь воинственный пыл тут же покинул Девяткина. Он разжал руку. Шашка упала на землю. Наклонился, чтобы подхватить мальчика. Подхватил, выпрямился, прижал к себе.

— Дадо!

Больше ничего не мог сказать. Только крепче прижимал к себе ребенка.

Иман застыл, не зная, что делать. Хватался за рукоять кинжала. Тагир же продолжал спокойно смотреть. И вдруг улыбнулся.

— Спрячь кинжал! — спокойно приказал Иману. — Кого ты хочешь убить? Меня? Ребенка?

Чеченец тут же подчинился. Потом бросил взгляд на оброненную Васей шашку. Поднял ее. И тоже спрятал за спину.

Наконец, Вася смог оторваться от ребенка. Посмотрел на старика.

— Иман, скажи ему, что я забираю Дадо!

Чеченец удивлённо захлопал глазами: старшему грозить?

— Не надо, — усмехнувшись, ответил на русском Тагир — Я понимаю твой язык.

— Хорошо, старик. Я забираю Дадо.

— Значит, это ты Василий?

— Да. Ты слышал. Меня ребенок знает и зовет.

— Да. Слышал. Не сейчас.

—?

— Ты не понимаешь.

— Нет.

— Дадо мне все уши про тебя прожужжал. Все рассказал.

— Значит, ты знаешь о моем праве.

— Я знаю, что ты спас Дадо и его младшего брата. И, хоть ты мой враг, но ты хороший, правильный человек. Я думаю, что ты хороший человек, потому что ты позаботился о детях и отдал их в руки тех, кого они уже называют мамой и папой. Особенно про маму Дадо мне много рассказал. Евдокия — достойная женщина, если, не раздумывая взяла их к себе, назвала своими сыновьями и сделала так, что всего за несколько месяцев и они стали называть её мамой. У тебя есть право. Право вернуть Дадо его маме. Он сам так хочет. И я препятствовать не буду.

Вася, подчиняясь внутреннему порыву, поклонился.

— Спасибо тебе, Тагир.

— Всевышнего благодари! Я лишь исполняю его волю.

— Почему ты считаешь, что это его воля? — не удержался изумленный Вася.

— Ты не понимаешь?

— Поэтому и спрашиваю.

— Он послал тебя, чтобы их спасти. Он был уверен, что ты устроишь их судьбу. Он знал, что ты ни за что их не бросишь. Ты прошел долгий и опасный путь, чтобы найти Дадо. Не испугался. Не думал об опасности. Ты думал только о том, чтобы вернуть мальчика маме. Как же я могу вмешиваться и перечить его провидению?

— Гезель?

— Хорошо, что она ушла на женскую половину. Глупая женщина, что с нее взять?

— Почему хорошо?

— Ты же не для меня держал шашку в руке, когда вошел?

— Признаю, не для тебя. Для неё.

— Не суди её строго. Она поступила сообразно своему воспитанию и образу мыслей. Она думала, что Дадо будет лучше, если он вернется. Хотя просто могла спросить ребенка, где ему лучше. Не очень разумный поступок. Не суди.

— Не буду.

— И если встретишь как-нибудь, шашку не обнажай.

— Не достану. Обещаю.

— Хорошо, — Тагир кивнул. — И хорошо, что я покормил Дадо. Обратная дорога не будет в тягость. Вам пора. Погони не будет. Обещаю.

— Спасибо тебе, старик, — Вася поклонился еще раз. — И извини, что вошел неподобающим образом в твой дом.

— Надеюсь, — Тагир улыбнулся, — больше такое не повторится!

— Дадо! — Вася опустил мальчика на землю. — Попрощайся с дедушкой Тагиром. Нам надо ехать.