Царь Александр Грозный - Михаил Васильевич Шелест
— Готовят, да у разных ямчужников разный порох получается.
— Не нравится мне твоя затея. А вдруг не поверит тебе царь русский? Посчитает лазутчиком и вздёрнет на глаголе.
— Если ты на меня гоньбу устроишь, поверит. Пошлёшь к Хортице рать. Да так, чтобы дозорные первые узрели. Так мы всей ватагой и снимемся. Будет спрашивать царь у казаков, зачем пришли, они скажут, сбежали от гнева королевского.
— А коли возьмёт Крым русский царь? Он с моря ударит, ты от Перекопа… То худо для нас. Не остановится он, если укрепится на острове. Может подождать, пока хан его погонит?
— Хочу, мой король, Перекоп взять. Много там наших православных христиан.
— Когда ты уже нашу веру примешь? — недовольно скривился Жигмунд.
Вишневецкий промолчал. Он давно перестал спорить с Жигмундом по поводу веры и церкви. Тот был ярым католиком. Да и мог ли сын Миланской Боны Сфорцы стать православным? Нет. А Вишневецкий и его пращуры следовали старым христианским традициям.
Князь лишь вздохнул и мысленно попросил Бога простить друга за неправильно выбранный путь.
— Раз уж ты сам сказал, то позволь замолвить слово за нашу церковь?
— Молви, — вздохнул король.
— Ты отдал все митрополичьи кафедры католикам. И даже не священникам, а простым светским людям. В наших православных храмах служат торговцы. Разве это правильно? Народ уходит в Московию или к нам на Днепр.
Князь вздохнул.
— Тебе плохо разве? В твоём Кременецком уезде твой митрополит и церковники твои. Я оставил тебе твою веру.
— Спасибо на том, мой король, — с поклоном сказал Вишневецкий, но в голосе его послышалась насмешка.
Король с подозрением посмотрел на него исподлобья, сведя на переносице тонкие брови. Он был не богат волосом. На лбу уже сейчас наметилась залысина, борода выглядела редковатой.
— Недоволен? Как и народ? Так, может, ты тоже хочешь уйти в Московию под руку царя русского? По-настоящему?
Князь тоже посмотрел на короля своими синими глазами и спокойно сказал.
— Куда я от тебя, государь? Схожу на Крым и вернусь. Тут родина моя.
— Ну, ступай! — махнул рукой король. — Поглядим, что получится.
* * *
Атаман Фёдоров со своими донскими казаками гонял татар и половцев по Гуляйполю от Таганрога до запорожской излучины Дона. Множество ханских овечьих отар, множество детей с матерями было отбито и угнано на Азов. Далее не гнали. Там нужны были руки для обработки полей. Мужей татарских в полон не брали.
Санька не думал об этом, так как переступил черту, за которой оставил жалость к людям. Не то, чтобы он смирился с иезуитским правилом: «цель оправдывает средства». Нет. Но он понимал, что эта битва начата не им, и не ему её прекращать. Татары веками совершали набеги на Русь. Русы веками воевали с татарами. Остановить процесс в одностороннем порядке и вдруг, Санька не мог.
Захваченных в бою татарских женщин и девок неженатые казаки и вои взяли себе в жёны, первоначально крестив их самих и их детей, и определили на хозяйство. Городки вокруг Ростовской и Таганрогской крепостями росли не по дням, а по часам, но даже не за счёт «туземцев». Прибывали и прибывали эстонцы, немцы, литовцы. Да и простые крестьяне, бросали своих хозяев, противных земщине, и в Юрьев день уходили на юг. Не хотели они класть свой живот за чужую спесь.
Зато царь лично обещал всем волю на новых землях, обещая брать лишь десятину с общины, о чём ходило по Руси несколько царских грамот.
Земли здесь были чернозёмные и обильные на урожай. Санька это знал ещё по той жизни, поэтому смело нарезал их на участки, раздал желающим и приказал сеять рожь, пшеницу, овёс и полюбившуюся ему за неприхотливость, чечевицу.
Чечевицу посадили ранней весной (как только оттаяла земля) и к маю она уже отцветала. В начале июля собрали зелёными верхние стручки, неуспевающими, обычно, созреть, а в начале августа сняли весь урожай. Некоторые курганы, коих по Гуляйполю было разбросано в избытке, стояли вскрытые. Внутрь холмов имелись прокопы и Александр, исследовав некоторые, пришёл к выводу, что их можно использовать как зернохранилища.
Внутри кургана, чаще всего, имелся деревянный сруб. Самый большой был размером примерно десять на десять метров. И в высоту метра три.
Освободив «помещения» от тлена, зачистив и укрепив, кое-где просевший, потолок, пробив вентиляцию, и обработав хранилища уксусом, поселенцы к сентябрю засыпали в хранилища новый урожай.
* * *
— Гляди-гляди! — вскричал Михалко Черкашенин, атаманский стремянной, молодой парень лет двадцати пяти. — Войско топочет!
Сусар Фёдоров натянул повод, поднял правую руку, прикрыв глаза от солнца и вгляделся в степь. Только через некоторое время он смог разглядеть всадников.
— То не татары. Идут с Дона.
— Казаки или ляхи? — спросил Михалко.
— Ляхам, то, что тут делать? Мобыть казаки? Пищали товсь! — на всякий случай крикнул атаман.
Встречное войско, увидев Донских казаков, не предприняло попытку развернуться в боевой порядок или ускориться. Одеждой встречные мало чем отличались от османов: белые косоворотки, разноцветные жилетки, шаровары, сапоги. Только на головах у многих, не смотря на ещё жаркий августовский день, виднелись овчинные шапки. То, действительно были запорожцы.
Впереди на чёрном с яблоками жеребце, сидя в красном сафьянным седле с золочёной лукой, лежавшим на чёрном с красными узорами чепраке, из под котором выглядывали конца жёлтой попоны, ехал статный господин, одетый в зелёные суконные штаны, заправленные в сафьянные сапоги, отороченные бобром, белый зипун из турецкой габы, и бархатный темно-красный казацкий кобеняк с отложным бобровым воротником и горностаевой обшивкой.
Под мордою у лошади висела целая куча ремешков, расширявшихся книзу и усеянных золотыми бляшками, а на ногах выше копыт были бубенчики, издававшие звук при всяком движении лошади.
— Дивись, яка цаца! — сказал, сначала присвистнув, Черкашенин.
При сближении с всадником Фёдоров увидел, что господин был подпоясан поясом с таким количеством золотых блях, что за ними не угадывался материал самого пояса. За поясом заложен был кинжал с круглою ручкою, украшенною одним большим изумрудом; на левом боку у господина была турецкая кривая сабля, в серебряных ножнах и с бирюзою на рукоятке; а на груди висела золотая цепь с медальоном, на котором изображалось восходящее солнце.
Сусар от увиденного богатства забыл сглотнуть слюну и закашлялся.
[1] Сигизмуунд II Август — великий князь литовский с 18 октября 1529 года, король польский с 20 февраля 1530.
