Прыжок "Лисицы" (СИ) - Greko
— Пилорамы?
— Да! Лесопилку по его указанию один француз поставил на речке — и теперь все абхазы относятся к нему как к важнейшему после владетеля человеку в Абхазии. Ездят и торговать, и советоваться по любому пустяшному делу. А он никому не отказывает. И сам владетель к нему расположен.
— Князь Михаил?
— Именно! Он ведь еще и полковник русской службы. У нас он частый гость. Прибывает, чтобы правый берег стеречь от набегов убыхов. Правда, не любит он это дело. Говорит, что абхазам претит бесцельное ожидание. Им дай конкретную цель — горы свернут. А стоять, как мы, в карауле в сырых шалашах — не княжье, мол, дело!
— Имеет ли генерал влияние на князя? — спросил я с дальним прицелом. Мне еще предстояло распутать историю со сватовством Тамары.
— Еще какое! Любит его князь, как отца родного!
— Безопасна ли дорога до Бамбор?
— В целом — более-менее. Местный князь Инал-ипа русских не любит. Не раз поднимал против нас своих людей. Но стремительное устройство крепостей и укреплений вдоль побережья укротило его нрав. Ныне смирился он с нашим присутствием. Но береженого Бог бережет. Дадим вам казачий конвой до Бамбор.
— Могу ли я просить урядника Щетину в сопровождение? Я ему обещал.
— Этого пьяницу? Воля ваша!
… Выехали утром, дождавшись, когда морской ветерок и солнце справятся с молочным туманом у реки. Отдохнувшие за ночь лошади весело бежали за передовым отрядом из двух казачков — молодых парней, упорно изображавших из себя бывалых ветеранов. Чудом не цеплялись своими пиками за ветки придорожных столетних буков. Урядник Щетина ехал рядом и донимал меня расспросами и дурацкими рассказами о местных нравах. Не прошло и получаса, как я пожалел, что отпросил его в конвой. Чувствовалась в нем какая-то гнильца, склонность к доносительству и лизоблюдству, смешанному с панибратством.
— Эх, хороша у вас лошадка, Вашбродь! — мои вчерашние посиделки с офицерами окончательно убедили урядника в его выводах о моем чине. — Сразу видна кабардинская порода. Я вас почему давеча князем окрестил? Мы так всех черкесов именуем, чтоб впросак не попасть. А уж на таком мерине, как у вас… Только князю и ехать! Где таким обзавелись?
— Где взял, там больше нету! — хмыкнул я, не зная, как отделаться от назойливости донца.
— А другие ваши лошадки, те явно абхазской породы. Наверное, у убыхов купили? Те любят лошадей с этого берега угонять.
— Боевой трофей! — пояснил я, напрягшись. Вопрос о происхождении нашего мини-табуна относился к числу тех, которые не хотелось бы заострять.
— То-то я гляжу, вы из серьезной переделки вынырнули. И папаха ваша, и рука вашего спутника…
— Бахадур! — окликнул я алжирца, ехавшего перед нами стремя в стремя с Тамарой. — Тут люди интересуются, где ты руку поломал?
Бахадур, как мог, поворотился в седле. Осклабился. От его улыбочки урядника перекосило. Минут на пять он заткнулся. Но не в его характере было воздержание. В том числе, от вопросов.
— Это вы по-татарски с ним? — снова начал свои приставания Щетина. — А я не умею. Только и знаю «бельмиорум»…
— А скажи-ка мне, мил человек, так ли хороши вина лехтинские? — перебил я Щетину, переводя разговор на родную его сердцу тему.
Урядник аж встрепенулся, огладил усы и залился соловьем. Достоинства местного чихиря, способы его производства, сорта винограда — обо всем этом он мог рассуждать часами.
Фонтан его красноречия был перекрыт грубо и неожиданно. Сперва мы услышали надвигающийся шум, который вскоре превратился в адскую какофонию из конского топота, свиста, хлопанья нагаек, гиканья и отрывистых криков. Я схватился за револьвер. Но урядник придержал мою руку.
— Скачка! — довольно крикнул он.
В ту же секунду на нас вылетела ватага наездников. Впереди скакала группа мальчишек лет двенадцати-четырнадцати, привстав в черкесских седлах. За ними неслись мужчины постарше, погоняя молодых наездников криками и щелканьем плетей. Это вихрь из сотни верховых врезался в наш отряд, но не закружил и не опрокинул, а увлек за собой. Остановиться или выбраться из этого безумного бега не было никакой возможности. Я лишь заорал и вынудил своего Боливара догнать лошадь Тамары. Мы с Бахадуром зажали ее с двух сторон, страхуя от падения.
Вскоре скачка и общее безумие увлекли нас. Ветер бил в лицо. Он сорвал накидку с лица моей царицы, вздыбил ее волосы. Тамара хохотала, Бахадур затянул какой-то странный мотив. Из меня рвался бесконечный крик — уже не тревожный, но радостно-восторженный[2].
Мы перепрыгивали через бугры, скальные обломки и рытвины. Взлетали на холмы и стремительно спускались вниз. Проскакивали поля и виноградники, не замечая, что там растет и тех, кто там работал. На короткое мгновение мы оказывались в тени столетних деревьев. И снова дорога выныривала на солнце, а вместе с ней и мы, не успевшие воспользоваться короткой прохладой.
Отстал или вовсе остановился, если лошадь выбилась из сил, изволь глотать пыль. Таких становилось все больше и больше. Скачка подходила к концу. Вдали уже проглядывали строения большого аула, огромная поляна, ровная как бильярдный стол, и приличных размеров толпа, поджидавшая победителя и рычавшая, как неведомой природе тысячеголовый зверь.
— В сторону! — скомандовал я, углядев сбоку от дороги небольшой лысый холм.
Мы выбрались из конного безумия без потерь. Въехали на вершину каменистого бугра, чтобы показаться нашему конвою. Урядник и его казаки скакали где-то далеко позади и добрались до нас минут через пять.
— Уф, Вашбродь! — перевел дух Щетина, размазывая пыль по лицу. — Здоровы ж вы скакать! Хоть бы женщину свою пожалели!
— Что это было? — спросил я спокойно. Мне хватило времени прийти в себя.
— Третий день тризны!
— Поминки? Скачкой⁈ — я был поражен.
— Обычай у местных такой. Коль погиб или умер своей смертью близкий к князю человек, владетелем назначается скачка. Приз — прекрасный кабардинец, как у вас, и дорогое ружье.
Я перевел рассказ урядника моим спутникам. Веселое настроение у Тамары сменила грусть.
— Спроси, кто умер? Буду в церкви, поставлю поминальную свечу.
— Кого поминаем, урядник?
— Давида, сына Кацы Маргани.
Услышав имя, Тамара вскрикнула. Прижала руки к лицу.
— Что случилось, родная? — спросил я тихо, подъехав вплотную.
— Давид Маргани — это мой несостоявшийся жених!
[1] Участие донских казаков в Кавказской войне оказалось печальным и сильно повредило их славе. Из станиц на три года отправляли юнцов, плохо приспособленных к горным или лесным боевым действиям. В итоге, донцов распределяли по постам и почтовым станциям, превратив в «чернорабочих» войны. О пьянстве и мздоимстве офицерского состава упоминалось даже в официальных реляциях.
[2] Подобная скачка была опасным делом. Бывали случаи, что мальчики падали с лошадей и разбивались насмерть. Или их могла стоптать толпа сопровождавших, большую часть которых составляли хозяева лошадей. Они гнались за главной группой, используя подменных лошадей. По признанию Ф. Торнау, эта скачка была самым увлекательным зрелищем, которое он видел на Кавказе.
Глава 19
Тень на плетень
Бамборская крепость оказалась первым из увиденных мною русских укреплений на Береговой линии[1], которое радовало глаз. Сразу чувствовалась крепкая рука хозяина, а не временщика. Все жизненно необходимые объекты были защищены редутами или рвами — огороды, форштадт, даже базар, где традиционно верховодили армяне и греки. Внутри самого укрепления — правильного прямоугольника из укрепленных земляных валов — все было чисто и опрятно. И длинные казармы, и провиантские склады, и магазины, и здания штаба абхазского отряда — все блестело как новое, с иголочки.
Длинный низенький дом генерал-майора Пацовского выделялся разве что небольшим садиком перед входом. Меня проводили туда сразу по прибытию.
Командир егерей, 60-летний болезненного вида офицер из вильненских поляков, внимательно изучил мои документы.
