Гридень 7. Завоеватель - Денис Старый
Тем более, что пока еще получится хорошо управлять парусниками, пройдет время. Я не специалист, пусть и составлял в юности модели парусников, но нынешнее морское дело должно пройти большой путь прежде чем можно было бы увидеть флотилии парусных судов, идущих в бой. Но мне нужно было получить ту самую картошку, кукурузу, да и не отказался бы я и от всех иных благ, что можно вытянуть из индейцев. Кроме сифилиса, конечно.
Качественный скачек в развитии сельского хозяйства будет способствовать усилению Руси, может и в большей степени, чем военные победы. Ну а что именно делать с картошкой, кукурузой, фасолью, я знаю.
— Воевода! Как я рад видеть тебя! — загорелый, как, если быть толерантным, афро-византиец, восклицал Вторуша.
На данный момент главный мореплаватель Братства встречал и меня и всех братьев, что были на корабле, словно… Вот, к примеру, патриот попадает в страну условного противника, пусть и в идеологическом плане. И за время проживания на чужбине не перевоспитывается, а все время тоскует по ушанке и медведям в роли собутыльников. И… вот мы, прибывшие из такой идеальной, такой душевной, родной России. Вот так встречал нас Вторуша. Было забавно. Он же пустил скупую мужскую слезу. А побыл-то вне Родины всего два месяца, или чуть больше.
— Воевода, меня просили передать, что тебя уже ожидают. Вон лодка, — Вторуша указал на то, что я бы назвал яхтой, причем излишне вычурной. — Тебя доставят на берег и там проводят.
И не хотелось сопротивляться, еще дольше оставаться на корабле. Так утомило замкнутое пространство, пусть и большого корабля, что хотелось быстрее почувствовать опору под ногами. Так что, подобно нищему, которому собраться, только подпоясаться, я обкрутил вокруг пояса самый дорогой, шелковый, с вышивкой серебряной нитью, шарф, натянул красные сапоги, и отправился на берег.
Меня приняли на яхте, полной золота, всяких балдахинов и резной мебели и повезли на берег. Все представители принимающей стороны были, будто в рот воды набравшие, молчали и многозначительно хмурили брови. Хотя… у одного лысого, явно чиновника из корпуса евнухов, и брови были побриты.
Стоян и еще трое охранников, которых я взял с собой, только рты открывали, как те рыбки, выброшенные на берег. Все, действительно, выглядело слишком пышно, вычурно. Мы, привыкшие к относительному аскетизму в быту, не могли понять, зачем столько лишних трат на красоту яхты, если за стоимость яхты можно снарядить две сотни, не меньше, тяжеловооруженных конных воинов. Империи нужно больше войска, а они тут яхты… Потому, видимо империи и гибли.
— Оставьте своих воинов и проследуйте за мной! — сказал лысый евнух, которого в прошлый мой приезд в Константинополь я не видел.
Чуйка молчала, особых переживаний не было. Я и пошел. При этом идти далеко не пришлось. Меня вели к небольшому, но явно приличному дому, с садом, оштукатуренному, покрашенному в зеленый цвет. И приличным он стал за время моего отсутствия. Ранее я тут уже топтался на черном мраморе, но дома не помню.
— Вас ожидают! — сказал евнух и указал на дверь.
И вот тут мне показалось, что мой сопровождающий слишком спешит от меня избавиться. Даже не так, он нетерпеливо ждет, когда я зайду в дом, чтобы… Уйти? Убежать, наверное.
Но я сделал шаг.
— По здорову ли живешь, любый мой? — спросила императрица Евдокия, представая передо мной в белоснежном платье.
От автора: В СССР новый попаданец: семья, дети, молодость и куча бытовых проблем. Работу достойную найду, дом построю, соседей приструню, а из детей сделаю нормальных людей!
https://author.today/work/418333
Глава 15
Евдокия была прекрасна, этого не отнять. Некоторые женщины только расцветаю после родов. Вот такая была и византийская императрица. Освоившись тут, в империи, она приобрела какой-то особый лоск величественности, изящества. Таких женщин хотят, о них мечтают, правда к ним боятся приближаться, чтобы не обжечься в огненных лучах истинного пламени красоты.
Я не боялся Евдокию. И пусть в ней все меньше оставалось от той девчонки, что некогда мне приглянулось, она оставалась для меня… Скорее, другом. Или тем мимолетным увлечением, о котором не хочется сожалеть, ибо было хорошо, но повторять которое нельзя ни в коем случае.
— Почему ты тут и почему тут я? — спросил я женщину.
— Потому что я не перестаю думать о тебе, — отвечала Евдокия. — Ведь ты моя любовь.
Она подошла к кровати, большой, даже огромной, которая стояла прямо в центре комнаты, и попыталась присесть.
— Нет! — выкрикнул я. — Не садись. Нельзя, чтобы постель выглядела примятой.
— Да что такое? Ты разлюбил меня? — недоуменно спрашивала императрица.
— Я не любил тебя никогда, — жестко, может и жестоко, отвечал я.
Думал обидится, расплачется, но Евдокия только нахмурила бровки. Все же она очень красива. Но не про мою честь девка созрела и стала женщиной, что глаз не отвести.
— Ты, что, подумал, что я со многими вот так? — спрашивала императрица. — Нет, у меня и было только два мужчины: ты и Мануил, муж мой.
— Не было меня у тебя, государыня, не-бы-ло! — сказал я, судорожно анализируя ситуацию. — Забудь и не вспоминай. Приснилось и все, дело с концом.
Все настолько явно выглядело, как подстава, что ничем иным, и являться не может. Скорее всего, императрице напели в уши о ее любви. Не могу говорить с уверенностью, так как не считаю себя знатоком женских сердец. Однако, Евдокия, скучая по сильному плечу, ибо ее муж не может уделять должного внимания жене, иначе когда ему заниматься государственными делами, создала образ, в центре которого я. И это плохо, ведь такие вещи влияют на политику, из-за них может и кровь пролиться.
— У нас с тобой сын! — сказала в голос Евдокия.
— У-у-у! — простонал я. — Нет у нас общего ребенка. Забудь об этом, убеди себя, что это сын только императора Мануила.
Новость должна была меня взбудоражить, ошеломить, но я уже становился предельно собранным. На кону стояло многое, очень многое. А сын? Да, рад я! Вот только и мне нужно забыть об этом, если сын все же мой.
— Это понятно, я не собираюсь никому более говорить о том,
