Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
— Да не нужно у них всё отбирать, государь. Кому сии земли раздавать-то? Ты же сам Курбскому пенял. И все так. Земли тем раздавать стоит, которые радеют за них.
— Да где они, радетели-то?
— И я о том. Пусть десятину платят. Но начать говорить с Сильвестром надо с передачи лишних земель. Пусть он тебя уговаривает на десятину. Глядишь и, хе-хе, «уговорит».
— Надо ещё как-то Макария уговорить отказаться от митры.
— А с этим жестко за земли спросишь, и он поплывёт. Я говорил ему про земли. Он тут без тебя подкатывался ко мне за фонарями, чтобы я ему скидку сделал.
— И что? — заинтересовался царь.
Его глаза уже высохли и ничто не говорила о его недавних переживаниях.
— Послал я его. К тебе, государь, послал. Говорю: 'Иди ты, старче Макарий, к Ивану Васильевичу к нашему, царю и великому князю. Он, говорю, цену казённым товарам устанавливает, к нему и обращайся за скидкой. Однако, знаю, государь, что светильники наши они у себя в монастырях мастрячат. Проникли наши тайные сыскари в Вознесенский монастырь. Лампы такие, сказывают, там даже в трапезной на стенах висят.
— О, как⁈ Схожу-ка я в монастырь. Неужто они мои клейма подделывают?
— Вряд-ли. Скорее всего, без клейм мастрячут. В указе твоём мы писали про торговлю, а они скажут, что лампами не торгуют. Для себя, дескать, делают.
— Как? Я же помню, как в указе прописано было! «Мастерити и торговати масляными лампами государя Ивана Васильевича без царского клейма и имени его запретить».
— Тут двояко можно подумать, — великий государь. — Если бы там запятая стояла… Ещё Максим Грек советовал ввести запятую… Они так и скажут, что не торговали, а только делали для себя, а потому клейма не ставили. Твоё клеймо ведь для продажи.
— Мало ли, что они скажут! — хмыкнул царь. — Раз двояко, то, как нам надо, так мы и подумаем. Завтра схожу к митрополиту и за жабры его…
По лицу Ивана Васильевича пробежала гримаса в глазах мелькнула злоба. Глаза его прищурились, словно от солнца, губы сжались.
— Точно! — Царь выплюнул слово как пулю. — Это он меня из храма выпер тогда. А на Даниила свалил, сучий потрох!
Он словно увидел перед собой ненавистную цель.
— «Хорошо, что он смотрит не на меня. Я бы обделался», — подумал Фёдор.
— Завтра и скажу ему. Припру его к стенке и спрошу. Нет не спрошу! Скажу ему, что точно знаю, что это он меня тогда вместе с собачкой выгнал.
— Так ты с собакой, что ли в храм пришёл? — удивился Фёдор. — Тогда — конечно…
Царь нахмурился и недовольно глянул на «советника».
— Что значит: «тогда конечно»? Ты что, Фёдор⁈ Я же царь! Ну, тогда был князем, да, но великим, мать их так! Великим Князем! Да, и несмышлёный я был! Что я знал? А они меня на улицу, в толпу побиральщиков, суки!
— Суки — однозначно, государь, — согласился «советник». — Это я про собачку твою, что понятно, к чему Макарий тогда прицепился. Ты же знаешь, как он чтит канон и обряд, прости Господи.
— Да! Точно — он! Даниила не мог бы. Ты прав… И мне говорили, что он матушку любил.
Иван Васильевич почесал бороду.
— И чего я на него взъелся. Сколько лет обвинял, напраслину на него возводил. Надо покаяться, замолить грех. Эх, и что ты Федюня уже не митрополит? Может тебя в монастырь упечь?
— Ага… В женский… Садовником, — пошутил «попаданец», вспомнив «Декамерона» Бокачо.
— А, что? Пойдёшь? — «обрадовался» государь. — Тут в Кремле много монастырей.
— В ваших монастырях не забалуешь, это тебе не у католиков. Оскопят ещё. Я уж тут как-нибудь… Только-только тягу к женскому телу почувствовал и тут ты в монастырь меня хочешь упечь.
Царь хмыкнул.
— Не хочу. Хотел бы, упёк.
— С десяти лет отрокам в монахи можно записываться, а мне ещё только девять.
Царь в удивлении шире раскрыл глаза, потом понимающе улыбнулся.
— Так, то — по метрикам. Не переписал их ещё?
— Переписал.
* * *Фёдор не стал рассказывать царю, как он сначала убеждал церковного служку, что та запись в книге 1552 года, это его метрика. Долго дьякон ничего понять не хотел, ссылаясь на ближние записи и на внешний вид Фёдора. Пролистали несколько книг назад и в книге 1543 года нашли Филарета, рождённого от Варвары Ховриной и Никиты Захарьева сына Романова. Тот Филарет Захарьин был записан мёртвым через двадцать три дня после своего крещения. На такой «подарок» Фёдор и рассчитывал, но удивился совпадению имён. Он знал, что его отец женился на Варваре Ховриной, когда ей только исполнилось пятнадцать лет, и не мог себе представить, что он, Фёдор, был у них первенцем. Так и оказалось. Причём, в период с 1543 по 1552 его отец и мать родили ещё и пятерых девочек, тоже, к сожалению, скончавшихся вскоре после рождения. Сын Филарет, рождённый в 1543 году, и был первенцем.
Служка почесал бороду, вычеркнул в книге слово «умер», начал выписывать «попаданцу» новую метрику с именем Филарет, но «попаданец» воспротивился. Он знал, что при постриге у монаха имя меняется, а он не хотел так кардинально изменять историю. Вдруг, всё же, ему представиться стать патриархом, а имя будет другое.
— Ты чего? — спросил, сдерживая руку служке, Фёдор. — Как я сейчас людям представляться стану. Фёдором меня сколько лет кличат.
Служка сильно удивился.
— Бери себе какое хочешь имя, многие так делают. Мало ли, какое имя дано при крещении.
— Ну, ты, дьякон, и нехристь! — «наехал» на него тогда Фёдор. — Языческие порядки, — иметь много имён. Ты к чему меня совращаешь, дьякон? Перепутали в книгах, исправляй. Родители мои не могли попутать. Что они батюшке сказали при моём крещении, так меня и крестили. А что вы тут понаписали спьяну, сами разбирайте. И в моей метрике написано — Фёдор. Вот и пиши Фёдор, или я до Макария дойду. Мы с ним у государя часто бражничаем.
Служка и написал. Теперь Фёдору официально было восемнадцать лет. Он показал новую метрику отцу. Никита Романович перекрестился и, сказав: «Так будет лучше», перекрестил и сына.
* * *— Ну и ладно, что исправил. Что ещё хорошего или плохого в Москве твориться?
— Торговые гости бузят. Хотят тебе челом бить, чтобы забрал ты все поборы в казну. Жалуются, что обирают их на торговых путях все кому не лень. Дескать, в каждом городе, на каждом мосту, стоят посты и грабят торговцев. Не хотят торговать с Москвой.
— Как это «все поборы»? — удивился царь. — А городки с чего жить и строится будут?
— Пусть обирают тех, кто у них торгует.
— Это мало! — махнул рукой царь.
— Да оттого и мало, государь, что пока товар до города доедет, он обрастает, как собака клещами-кровопийцами, поборами. Пусть с продажной цены налог берут. Чем выше цену задерёт купец, тем больше налог заплатит. Вот и подумает он, задирать ли?
— Обманут! — скривился царь.
— Так, то не твоя забота, государь. Пусть наместники да земщина следят за ценами и налогами.
Царь почесал затылок.
— Налог на мосты и дороги убрать. Пусть с общих денег берут. Так же и мастеров, артели обложить налогами по месту обитания. Причём, я одну хитрость придумал, государь.
— Какую?
— Ты в Москве введи малый налог, а некоторых вообще освободи. Хотя б на несколько лет, пока не разовьются. Вот мастера к нам и поедут. Мы бы тут город мастеров поставили.
— Тоже мне — хитрость. Ещё дед мой так делал.
— Хорошо! Традиции, значит. Немецкую сторону перенесли бы куда-нибудь в другое место, а тут по реке как раз места для мастеров. Лесопильню мою увидишь закачаешься. Бревно сразу на доски разной толщины распускает. Дозволишь мне Москва-реку перекрыть плотиной?
Царь хмыкнул и дёрнул головой.
— Вот ты неуёмный! Тебе всё мало и мало.
— Да ты посмотришь, государь, что тут через пару лет будет. У меня уже с десяток наёмных немцев работают.
— Не боишься, что они твои секреты выведают?
Фёдор вздохнул.
— Не боюсь, государь. Эти секреты в неметчине уже давно в работе. Я лес у нас. Кстати, надо ввести в структуру государевой казны лесничий приказ. Пусть лесами ведают. Выдают порубочные билеты на местах, следят, чтобы рубщики вместо срубленных два деревца садили. Сами пусть сажают.
