Филарет – Патриарх Московский 2 (СИ) - Шелест Михаил Васильевич
Фёдор напрягся.
— Да, не боись. Пошутил я. Ты говорил, что ещё игры на картах знаешь? Покажешь?
Фёдор задумался. Может и впрямь казино открыть?
— Церковь, однако, зернь запрещает, а карты — та же зернь, только на бумаге.
— Да, пошли они. Церковь и в шахматы играть запрещала, а уже и отстал митрополит, когда я их проблемами загрузил. Собор собирает митрополит, знаешь?
— Слышал. Хочет тебя осудить за напасти.
— Слышал. Да они и не скрывают. Сильвестра видел?
— Встречались, говорили. Долго не принимал меня за достойного собеседника. Даже после того, как письмо твоё ему передал, три недели сидел в монастыре и носу не казал. Говорят, в келье молился. Потом приехал в коляске прямо ко мне в усадьбу. Неделю назад сие приключилось. А накануне прислал гонца, чтобы я его, видите ли, встречал.
Фёдор «кашлянул».
— Встретил? — хмыкнул царь.
— Встретил, — кивнул Фёдор. — У порога, как обычного гостя. Вырядился он чуть ли не в митрополичьи одежды… Вот клоун, млять!
Фёдор, вспомнив, едва не сплюнул, но вовремя себя одёрнул.
— Ну-ну…
— Проводил в трапезную и оттаскал его за бороду.
— Да, ну! — воскликнул Иван Васильевич.
— Так и было, — покивал Фёдор. — Потыкал его в дубликат твоего письма с печатями, где чёрным по белому написано, кто он, что обязан делать и как себя вести. И что слушаться должен меня, пока тебя в Москве нет, как тебя самого. И что он, должен руку мою целовать, а не я его.
— А ты ему целовал? — возмутился царь.
— Ещё чего! — хмыкнул советник. — Он сунул, я пожал и встряхнул так, что едва руку не оторвал.
Царь засмеялся, ткнул пятками коня.
— Ты ещё более возмужал.
— Так я как савраска на «Беломор-канале». И копал, и таскал, и сваи бил, и камень тесал.
— Ты, чаю, уже меня догнал в росте?
— Преувеличиваешь, государь. Догонишь тебя. Тебе не всякий аргамак под стать.
Царь довольно усмехнулся и снова приударил коня пятками. Вскоре они вернулись в усадьбу, въехать в которую — через башенные ворота — теперь можно было и со стороны канала. Стены ещё стояли бревенчатые, но кое-где уже поднимались каменные.
— Кремль строишь? — с любопытством спросил царь-государь.
— А что делать, если придётся крымчаков встречать. Просить буду разрешить пушки поставить.
— Вижу уже, что башни с капонирами возвёл, — хмыкнул Иван Васильевич. — Такие башни по три-четыре пушки выдержат.
— Выдержат. И по стене буду изнутри возводить капониры и бойницы.
Царь присмотрелся к возводимым каменным площадкам, непривычно широким, уже возвышавшимся кое-где на три метра, и одобрительно закивал.
— Ладно получается. Так и другие московские стены строить надобно. Никакой подкоп не случится.
— Тут вокруг Москвы тоже много глин разных и песков, государь. Я точно не помню. Но, ежели приказать искать, то найдут. А найдут, так и здесь цемент выжигать можно. Готов печи поставить. Только найти сырьё надо.
— Да-да, ты говорил. Так и сделаем. Тех рудознатцев, коих с собой брал и кои видели те пески и глины, те и пойдут искать. И ты своих сыскарей настропали. Пусть поспрашивают, где, что в земле лежит.
— Поспрашиваем, государь. Вот и приехали…
Они подъехали к воротам «донжона» возвышавшегося над внутренней крепостной стеной метров на десять.
— Ну ты горазд замки строить! — восхищённо промолвил покачивая головой из стороны в сторону государь. — На верху трапезничать будем.
— Там стол и накрыли. Сам люблю на всё смотреть сверху.
Оставив свиту внизу, взяв с собой только Андрюшу Курбского, всё время разговора остававшегося в стороне метрах в десяти, они поднялись на верхнюю площадку башни. Взобравшись — царь несколько раз останавливался передохнуть — государь вздохнул свежий ветерок и потом долго не мог выдохнуть от охватившего его восторга. Потом, выдохнув, произнёс сакраментальную для попаданца фразу:
— Красота-то какая! Лепота!
Фёдор мысленно хмыкнул, ибо, оглядывая раскинувшиеся перед ним просторы: реку, поля, луга, Кремль на взгорке, всегда и сам так говорил.
— Смотри, Андрейка, Кремль! А с земли его не видать было.
Курбский был напряжён и молчалив, но и он смотрел на окружающее с интересом. Однако смотрел князь не на Кремль, а оглядывал Фёдькины земли.
— Отсюда и та плотина видна, — показал он на «устье» канала. — Обширные у тебя земли Фёдор Никитич. Не много ли отхапал?
Царь посмурнел, словно на его лицо набежала тучка. И вроде не нахмурился и не показал лицом, а улыбка сошла и всё… Совсем другой человек. Фёдор не стал отвечать, зато ответил царь.
— Ты, Андрюшка, ежели бы сам ко мне пришёл и сказал, что хочу, дескать, спасти Москву от затопления. Хочу канал построить, чтобы твои сады и огороды не смывало… Я и тебя бы приветил. Отдал бы все эти земли тебе. Но ты не пришёл, а пришёл Фёдор Никитич. Отчего, как думаешь?
Царь серьёзно смотрел на князя. Тот молчал, потупив взор. Царь немного помолчал и, не дождавшись ответа, сказал:
— Молчишь… А я отвечу за тебя. Потому, что ты, в отличие от Фёдора, думаешь только о том, как бы больше со своих крестьян собрать. И больше ни о чём.
Тут Курбский поднял дерзкий взгляд на царя.
— Правильно, государь! А для чего? Для того, чтобы тебе служить исправно. Всё, что нажито, на службу тебе уходит. Что дал мне этот поход от Переславля до Воронежа? Ничего! А сколько всего было потрачено? Людишек сколько помёрло? Сотни! А воевать никого не воевали.
Царь удивился вспышке гнева Курбского, но сам не вспылил.
— Ну, так надо было заранее продумывать, сколько брать людей, чем их кормить и где. Маршрут ты знал и командовал моим отрядом ты. И я тебе говорил: «учись считать». А ты мне, что отвечал?
— Так, я считал, что мы на Ливонцев пойдём, там бы я казну свою пополнил, а ты…
Курбский махнул рукой. Видимо, разговор сей затевался не в первый раз, а потому прекратился быстро.
— Ты, Андрюшка, наверное, ступай себе, — немного подумав и посмотрев серьёзно на князя, сказал царь. — Надоел ты мне, своим нытьём. Сказал же тебе, что из своей казны денег дам. Не много, но дам. Сам виноват, сам и хлебай свою чашу. И ещё… Узнаю, что ты обобрал своих селян-крестьян и они с голоду подохли, с тебя шкуру спущу и земель лишу.
Царь посмотрел на Фёдора.
— Вон ему отдам. У него крестьяне точно не голодают.
— Голодают пока, великий государь. Но они пришлые из других весей прибились к земле. Кормлю из своих запасов, чтобы не померли и работать могли.
— Но не мрут?
— Пока не было падежа, спаси Господи.
— Много к тебе прибилось крестьян?
— На весеннего Георгия пришло двести душ.
Царь удивлённо вскинул взгляд.
— Двести душ? Много. И ты что? Всех взял на прокорм?
— Взял, государь. Куда их девать? Не гнать же. Я всех беру. С зимы сто двадцать работников прижилось.
— И куда ты их. Тут и земли-то столько нет, чтобы прокормить такую ораву.
— На ремесленников многих переучиваю. У кого что получается, те и осваивают профессии. Ты же знаешь мои планы, государь. Вон на том берегу мастерни строятся: ткацкие, гончарные, скобяные, кирпичные. Где-то только колышками отмечены земли, а кузни и лесопилка ещё с зимы работают. Да, ты видел.
— Вот видишь? — спросил царь у Курбского. — Боярин своё хозяйство развивает, а не тянет с него соки, как вы все. Тупые вы, млять! Не доходит до вас. Прибираете себе земли и разоряете дочиста, а потом другие берёте и те зорите. Людишки от вас бегут, а вам и дела нет. Хорошо, что нашёлся хоть один, что к своим рукам их прибирает, и не бегут они к ляхам и в леса. Тьфу на вас! Ступай уже, пока я не разошёлся! И не кажись мне на глаза, пока не позову.
Курбский опустил голову и снова шагнул на закрытую дверью и крытую черепицей каменную будку лестничной площадки.
— Кирпич ещё не наладился печь?
— Нет, государь. Пробуем, но не получается пока. То пережжём, то недожжём… И это в малой печи… А как огонь распределить пор большой печи я не придумал пока. Можно и малых много поставить, но тогда я весь берег займу под склады. Найти бы где озеро с глиняными берегами. Где-то оно есть, знаю, но где, не помню.
