Благословенный. Книга 6 (СИ) - Коллингвуд Виктор
Ну что же, why not? В принципе, никакие формы сегрегации мне решительно не по душе. Но, раз я разговариваю сейчас с банкиром, стоило общаться на его языке…
На языке денег.
— Герр Мейер, — с самым приветливым видом отвечал я ему, — вы, должно быть, извещены, что я всегда с отвращением относился ко всем этим душным средневековым установлениям, подавляющим частную инициативу и превращающим уважаемых и мудрых людей, (даже таких, как вы, Мейер), в граждан второго сорта. Давайте же вместе исправим эту несообразность! Я предлагаю сделку: Россия помогает евреям обрести гражданские права, а вы, соответственно, помогаете моей державе!
Глаза Мейера Амшеля при этих моих словах буквально зажглись огнём. Он хотел что-то сказать, но я продолжил развивать свою мысль:
— Далее. Я полагаю, что ваш народ должен иметь своё государство. Я могу выделить вам землю в Америке для устройства Нового Сиона. Но, разумеется, всё в этом мире имеет свою цену!
Последнее предложение явно застало Мейера Амшеля врасплох: даже в самых смелых своих мечтах он не мог бы предположить такого!
Несмотря на своё богатство и влияние, несмотря на то, что сам курфюрст Гессена не брезговал вести с ними дела и доверял огромные капиталы, что позволило Ротшильдам достичь того, что в те времена считалось привилегированным общественным положением, они никогда не забывали о том, что они и их единоверцы даже после Французской революции по-прежнему должны подчиняться многочисленным дискриминационным законам и предписаниям. Я знал, что в прошлом Ротшильд-старший уже пытался лоббировать интересы еврейской диаспоры, но на все его потуги были наложены судебные запреты, положившие конец всей работе, которую он начал в интересах своего народа. Конечно, он не всегда был честен на этом пути, не отказывая себе ни в каких средствах, чтобы достичь желанной цели. Но можно ли было осуждать его? Люди в гетто буквально гнили заживо, стеснённые рамками крохотных кварталов, а в широкий мир их не пускали множеством явных и неявных ограничений и запретов. А ведь всё, чего евреи хотели достичь своей’эмансипацией' — это всего лишь равенство перед законом в различных европейских государствах. Хотя нельзя отрицать, что в ряде случаев Ротшильдами, участвовавшими в процессе, двигало своекорыстие, все же главным побудительным мотивом было чувство морального долга перед другими евреями. И вот теперь, на закате лет своей долгой, наполненной бесплодными усилиями жизни услышав от меня такое, Мейер Амшель был потрясён до глубины своей банкирской души.
Дав ему некоторое время осознать открывающиеся перспективы, я продолжил:
— Однако, герр Ротшильд, еще раз повторяю вам: это всё будет стоить существенных средств. Дело это очень хлопотное; как вам, конечно же, известно, последние семь с лишним тысяч лет Землю больше не делают, и будет непросто выделить даже небольшой ее кусочек народу, неспособному самостоятельно, с оружием в руках взять своё. К тому же понадобятся и накладные расходы: перевозка за океан, обустройство, покровительство… Ну, полагаю, вы и сами всё понимаете!
Впрочем, лицо Мейера Амшеля Ротшильда выдавало понимание, что он, явившись на аудиенцию ко мне, сорвал банк, и теперь лихорадочно соображает, как бы всё провернуть половчее.
— Хорошо… что у нас есть деньги, — наконец ответил он, справившись с собою и принимая обычный холодный вид. — Благодаря ним я и моя семья сможем оказать помощь всему нашему народу! Но как же Ваше Величество желает облагодетельствовать несчастных иудеев, и какова будет цена этого благодеяния?
Я не мог скрыть улыбки:
— О, да у нас пошёл деловой разговор! Это прелестно… Давайте обсудим, дорогой Мейер, давайте обсудим всё спокойно и скрупулёзно!
И, усевшись поудобнее, я продолжал:
— На сегодняшний день Германия, можно сказать, у меня в кармане. Значит, немецким евреям мы можем содействовать уже сейчас. Давайте же поступим так: вы собираете среди евреев Германии 5 миллионов гульденов, и передаёте их Фонду содействия русской армии. Я же со своей стороны так надавлю на этих засранцев — князей, что они мигом отменят все свои антиеврейские установления!
Глаза Мейера затуманились: казалось, в них телетайпной лентой замелькали цифры и суммы. Некоторое время он так и сидел задумавшись, что иные приняли бы за непочтительность перед лицом монаршей особы. А я — нет, я за 5 миллионов могу и подождать!
Наконец, словно стряхнув с себя волшебную летаргию; разумеется, он уже все подсчитал и прикинул, не забыв и сообразить, какие комиссионные сможет на этом поднять. Не для всех, далеко не для всех патриотизм означает самоотречение…
— Это в высшей степени приемлемо! — наконец, произнёс Ротшильд, сверкая глазами. — Но это евреи Германии. А что же Ваше Величество изволит сказать относительно других стран?
— А что в других странах? — спросил я. Признаться, по сию пору я как-то не особенно интересовался этим вопросом, и он прошёл мимо меня.
— Везде по разному, Ваше Величество, но в целом — скверно. С точки зрения законодательной лучше всего положение моих собратьев сейчас, наверное, во Франции. Там революционные законы дали евреям полные права французов. Однако же в этой стране, не вполне ещё пришедшей к порядку, сохранялись опасности иного рода — погромы и спонтанные вспышки насилия, в которых евреи страдают от городской черни. То же положение сейчас и в Италии.
Лучше же всех положение английских иудеев, хотя и здесь нет подлинного равенства. Рожденные на британской территории евреи автоматически становятся подданными английской короны; однако же они, наряду с католиками и анабаптистами, совершенно не допускаются до политической жизни — в парламент, муниципальные органы и в старинные университеты. В остальном, впрочем, никаких преград для моего народа почти не существует, кроме обычного предубеждения, широко разлившегося во всех слоях общества.
На это я только развел руками.
— Ну, до Австрии с Италией мы еще не добрались, и на их политический строй я повлиять не могу. Пока давайте ограничимся Германией, и пятью миллионами. Однако, еще раз обращаю ваше, герр Мейер, внимание — одновременно должно быть создано еврейское государство в Америке, и налажен вывоз туда евреев, что потребует отдельных расходов, весьма значительных.
Седеющие брови Ротшильда поползли вверх.
— Вот как? — с неподдельным изумлением воскликнул он, — но какое же отношение Америка имеет к правам евреев Германии?
Тут я на некоторое время замолчал, собираясь с мыслями. Как объяснить такие вещи человеку, никогда не слышавшему слов «нацизм», «расовые законы», «Освенцим»? Навряд ли он поймёт; но я, всё же, попытаюсь.
— Видите ли, герр Ротшильд, ваш народ, скажем так, не очень популярен в Германии. Немцы и так едва вас терпят, и это — сейчас, когда вы стиснуты узкими рамками гетто; а когда евреи получат все права и начнут в полной мере конкурировать с немецкими лавочниками, мастеровыми и торговцами, их неприязнь легко переродится в ненависть. Начнутся убийства, погромы; и разве будет доставлять вам удовольствие мысль, что ваши единородцы станут гибнуть на улицах немецких городов, будучи полноправными гражданами? Опасность очень велика. Я уверяю вас, это так! Поэтому, дабы снизить напряжение, следует поступить мудро и взвешенно: предоставив немецким евреям равные права, создать при этом условия, чтобы большая их часть покинула Германию, дабы излишне не раздражать местное население. Можете относиться к этому, как вам угодно, но это так. Так что собирайте деньги, и не только на эмансипацию, но и на эмиграцию! Я же поддержу вас во всём.
Теперь же ступайте, и не затягивайте с ответом!
Мейер Амшель ушел от меня страшно воодушевленным. Я не сомневался, что он примет моё предложение. Ну а о сокровищах курфюрста мы с ним поговорим потом.
В удобное время.
Глава 19
Интерлюдия.
Париж, Франция.
Сийес, от моей встречи с которым начался период тайных союзнических наших отношений с Францией, в прошлом, — аббат, в начале Французской революции приобрел известность тем, что ещё перед революцией написал ставшую популярной брошюру, защищавшую права третьего сословия. Он был великолепным юристом, прекрасно знающим римское право; его слабостью были изощрённые политические интриги и написание конституций. Он всегда выступал в связке со своим старым соратником, всецело преданным ему Пьером Роже-Дюко.
