Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая (СИ) - Хренов Алексей
Вокруг было темно, суетились встречающие, и только самолёт урчал остывающими моторами. Испанские механики отправили Лёху на командный пункт — узнавать о попутном транспорте.
— Ну, путешественник, — весело сказал он сам себе под нос, найдя на небе Полярную звезду, — держи курс на восходящую звезду социалистического братства.
Лёха вздохнул, закинул на плечо полупустой вещмешок и, устроив поудобнее аккордеон, словно бродячий артист, отправился в оздоровительный туристический поход до вокзала, руководствуясь смутными объяснениями дежурного.
* * *
Дойдя до блокпоста на краю аэродрома, Лёха был остановлен начальником патруля, которому сильно не давал покоя вопрос, куда это среди ночи подозрительно прётся человек с аккордеоном. После десяти минут бодрого и всё более дружественного общения выяснилось, что скоро в город, на вокзал, отправляется грузовик за продуктами. «Авиадорос руссос» тут же был со всем испанским энтузиазмом запихнут в его кузов с твёрдым наказом водителю доставить ценную тушку на вокзал в лучшем виде. Лёха со всем удобством устроился в кузове старенького английского грузовичка Bedford с правым рулём.
Но счастье его продолжалось ровно до того момента, пока грузовик не тронулся и весело помчался по испанским направлениям. Дорогой это Лёхины части тела называть сразу отказались. Кузов был деревянным, с высокими бортами и — судя по ощущениям — абсолютно без какой бы то ни было амортизации. Лёху трясло, мотало и подбрасывало на каждой кочке, он хватался за борт, чтобы не вылететь на поворотах, и самоотверженно амортизировал аккордеон своим телом. Пыль от дороги забивалась в глаза и рот, а скрип подвески временами заглушал даже его собственные мысли.
Через полчаса такой тряски здание вокзала Лериды показалось Лёхе самым красивым и желанным сооружением на планете Земля — с высокими арочными окнами, несколько облупленным неоклассическим фасадом и колоннами, будто охранявшими вход в другую эпоху. Местами на стенах виднелись следы недавних бомбёжек — выбитая штукатурка, трещины и заколоченные досками окна напоминали, что война сюда уже заглядывала.
Наш герой с облегчением выскочил из кузова и рысью направился к кассам — в надежде раздобыть билет до Барселоны.
Конец августа 1937 года. Аэродром Альмерис, пригород города Уеска.
Лейтенант Йопп Бухвален, пилот разведывательного самолёта, лежал под фюзеляжем новенького, ещё пахнущего краской Dornier Do 17 и храпел во всё горло, абсолютно игнорируя окружающую его действительность.
Надо сказать, Йопп был исключительно доволен жизнью.
Сын мелкого торговца из Фюккена, как он сам любил рассказывать, он вовремя понял, куда дует ветер, и записался в активные сторонники фюрера. Его весёлый нрав, крепкие кулаки, лужёное горло и умение зажечь собрание пламенной речью быстро выдвинули его вперёд среди прочих соратников. И ему явно улыбалась бы карьера штурмовика, но… у судьбы, видимо, было желание пошутить на его счёт.
Дело было в том, что Йопп страстно, искренне и всем нутром полюбил огненную воду.
Именно из-за этой любви он и попал в авиационную школу возрождающихся люфтваффе — сначала излишне усердный взмах рукой на митинге, а уже потом, по пьяной случайности, он прошёл медкомиссию и отбор. В анкете он честно написал «трезвенник», так как в этот момент ещё не успел приложиться к заветной фляжке. Сумев попасть в авиашколу, он моментально снова стал партийным активистом. Летал он, надо сказать, средне. Не было у него чувства единения с самолётом. Инструкторы, правда, ставили партийному курсанту всегда «отлично» — так, на всякий случай.
Изначально его распределили в бомбардировщики. Вроде бы всё складывалось удачно, но оказалось, что ни один командир не желал иметь в звене пилота, который любит вечером излишне активно принять «кружку для промывки души». Его списывали. Аккуратно, но упорно. В результате вместо боевого полка Йоппа отправили принимать самолёты с авиазавода!
На заводе Йопп быстро установил спиртовую таксу за приёмку каждого борта и, казалось, он наконец-то обрёл счастье в жизни. Но в Испании начался кризис! И когда фюреру понадобилось срочно перебросить туда новые Dornier, завод с лёгким сердцем избавился от такого сомнительного товарища: «Пусть наш Йопп на них и повоюет!»
И вот Йопп, только вошедший в гармонию с миром, оказался в испанской жоппе мира под названием Хуеска.
Нет, тупые испанцы не произносили первую букву, но Йопп умел читать и на зрение не жаловался. Он ясно видел название городка — Хуеска! Значит Хуеска! Как звучит, так и пахнет.
Он, лейтенант Йопп Бухвален, был назначен пилотом новейшего разведывательного Dornier Do 17F!
А вечер вчера у Йоппа удался. Испанские механики приволокли откуда-то подозрительный самогон, именуемый ими orujo de la muerte и воняющий чем-то средним между скипидаром и виноградом. Йопп выпил, как должен пить лётчик — не разбавляя, сразу и с тостом:
— Für den Sieg, и чтоб не обосраться в воздухе!
Сегодня он уже не был настолько уверен, что второй пункт тоста сработал как надо.
Будучи единственным разведывательным экипажем на аэродроме, Йоппу здесь всё нравилось. Испанцы кормили отлично, погода стояла тёплая, командование было далеко, а главное — никто не следил за его флягой.
Завтра утром, а если точнее — в шесть утра, ему предстоял вылет на Барселону и далее аж до французской границы.
Очередной разведывательный полёт по заданию Генерального штаба. На борту его Dornier Do 17 уже зарядили плёнкой оба фотоаппарата, штурман возился с картой, нанося координаты, переданные из штаба. Все три пулемёта были тщательно проверены и заряжены, ленты разложены, стволы заклеены полосками перкаля, чтобы не набивалась пыль, моторы прогреты, системы проверены.
А пока лейтенант Йопп Бухвален дрых, перерабатывая испанскую отраву богатырским организмом в не менее ядовитый выхлоп.
Конец августа 1937 года. Поезд Лерида — Барселона.
Расписание было довольно условным и скорее выражало благое пожелание его составителей, чем строгое правило. Поезда в республиканской Испании ходили по возможности. Но Лёхина счастливая звезда подмигнула своим таинственным светом, и, к его удаче, через час отправлялся поезд на Манресу — и даже было клятвенно обещано, что, если повезёт, то и до Барселоны доедет.
Вагон ему достался третий класс — старый, с деревянными скамейками, скрипучий, с самым разнообразным народом, одетым кто во что горазд. Даже через ряд от него ехала женщина с козой. Лёха с ностальгией вспомнил советские электрички и их шикарные, в пересчёте на местные реалии, деревянные лавки. Он ловко втиснулся к окошку, спрятал паспорт Хуана Херено за подкладку, задвинул под сиденье аккордеон, обнял вещмешок и привалился головой к стеклу в надежде немного поспать.
Поезд тронулся с жутким скрипом, набрал скорость неспешного пешехода и, под мерный перестук колёс, Лёха стал постепенно проваливаться в сон.
Очнулся он, когда народ вокруг начал шевелиться, и до Манресы оставалось минут пятнадцать. Поезд скрипел и покачивался, неторопливо тащась по рельсам и переваривая каждый стык своим престарелым нутром. Лёха дремал у окна, прижав к себе вещмешок и аккуратно уложенный рядом аккордеон — с виду музыкальный инструмент, а по сути — передвижной арсенал и заначка в одном флаконе.
А потом в жизни Лёхи случился большой бах. Даже скорее — БА-БАХ. Дверь в вагон буквально вынесло с грохотом.
В вагон втиснулся огромный лысый мужик. Такой огромный, что в дверной проём он прошёл, слегка повернувшись боком. Мятое пальто со стоячим воротником, ботинки, давно не знавшие обувной щётки, и лицо — как у борца сумо, которому запрещено улыбаться.
Мужик был одет в чёрное — традиционный цвет анархизма, подумалось Лёхе. Именно такой — в чёрном, с красным платком на шее и без капли лишнего движения — и был вошедший в вагон предводитель.
Следом за ним в вагон ввалились четверо деятелей с пистолетами. Двое — в чёрных кожанках с клёпками. Байкеры хреновы, подумалось нашему герою. Один — с красной повязкой на руке, и следом — мелкий дрищ в странной фуражке, весь какой-то дёрганный. Они ввалились в вагон стремительно, обтекая лысую громадину со всех сторон.
