Рыжий: спасти СССР (СИ) - Гуров Валерий Александрович
Долго выбирать пельмени мне пришлось.
— Здравствуйте, возьму «Русские», — как мог дружелюбно произнёс я и получил хмурый кивок.
А что тут долго разговаривать, когда их всего два вида в витрине? Пусть они и «Русские» дороже на восемь копеек, но хотя бы пачка выглядела симпатично — под русскую старину, в узорах. Я сходил к кассе и пробил чек на тридцать одну копейку, а потом вернулся к прилавку и забрал полукилограммовую картонную коробку в узорах Интересно, а мясо там есть? С другой стороны, хоть в зарплату уложусь.
Пельмешки немного слиплись, но на вкус оказались вполне приятными, и мясо все-таки там было. Если бы я еще следил за варкой, а не увлекался рисованием, было бы ещё лучше.
Набив желудок, не осилив целую пачку пельменей, я достал недавно купленные карандаши, альбом для рисования и принялся, собственно, рисовать. Я так был увлечён этим делом, что даже не замечал, как шло время. Уже прошло полчаса, час, полтора часа — а я нарисовал только четыре листа. А ведь рисунков предстоит сделать ещё очень много!
Я увлёкся рисованием операционной системы Windows, старался воспроизводить все странички, о которых помнил. Да, да! Я хотел нарисовать, как может выглядеть система. Мне кажется, что для того, чтобы создать такую операционную систему, нужно иметь очень развитое воображение и очень долго работать, набивая шишки на многочисленных ошибках. Я же предлагаю решения многих задач, вот только бы еще вспомнить специфику первых версий «офиса», с которыми мне пришлось работать.
Конечно, мне нужны первые версии — более поздние прописать на нынешнем оборудовании будет просто невозможно. Поэтому вспоминать было сложно, но я старался. Поможет ли это советским программистам? Или, может, это «мартышкин труд», то есть бесполезный? Однако этого я не узнаю, если не попробую. И потом, оказалось, что рисовать все эти кнопочки и курсоры — довольно весело.
Надеюсь, что советские программисты хотя бы смогут уловить мысль, как должна, или может, выглядеть операционная система. Интересно, сколько лет сейчас Биллу Гейтсу, разработчику «Окон»? В любом случае, Windows в том виде, в котором я её рисую, появилась не раньше девяностых годов, ну, в качестве разработки — может быть, в конце восьмидесятых. До этого она была надстройкой для другой операционной системы.
Я не программист, но зато был в прошлой жизни вполне опытным пользователем. Ну, скажу, что у меня фантазия бурная, пусть посмотрят. Не вижу здесь особых сложностей и проблем, если я нарисую окошки.
Кроме того, я собирался нарисовать и принцип игры «Тетрис». Уверен, что она в своём исполнении не должна быть намного сложнее, чем игра, где волк ловит яйца. А Советский Союз, если будет производить «Тетрис», да ещё и защитит его хоть какими-нибудь патентными правами, то получит чуть ли не миллиард долларов в казну СССР, и как бы не каждый год. Можно даже не производить, а лишь распродавать лицензии и иметь свою долю. А там и гоночки можно придумать на той же платформе. Хоть бы и Марио… Или я сейчас до «Танков» нафантазирую?
Если будет у меня достаточный политический вес, смогу инициировать подобное производство. Если хоть немного диверсифицировать советскую экономику перед потрясением, связанным с резким спадом цен на нефть, то уже это позволит Советскому Союзу выстоять. Или, хотя бы, остаться стоять — на трясущихся ногах, но не упасть.
— Входите! — выкрикнул я, когда в дверь моего блока постучали.
На пороге стоял Степан, и был он весьма озадачен. Я отложил свои рисунки, взглянул на тарелку с давно остывшими пельменями. Вроде бы, как радушный хозяин я должен еду предложить гостю, также холостяку, наверняка не борщами с котлетами кормленному. Но как человеку почти честному и совестливому, мне хотелось подобное блюдо спрятать и не показывать. Слиплись-таки, нужно было горячими есть.
— Рассказывай! — потребовал он.
— Пельмени будешь? — спросил я, указывая Стёпе на тарелку с «Пельменями русскими». — Если ты такое ешь.
— Ха! Знал бы ты, что я ел! Но сначала расскажи, куда ты вляпался? — настаивал Степан.
— Я, конечно, рад, что ты, мой друг, беспокоишься. И правильно, что хочешь заступиться, но это такое грязное и опасное дело, что лучше я сам, Степан, — сказал я, догадавшись, что именно имеет в виду Степан Сергеевич.
И уже этими словами я должен возбудить интерес к моей судьбе.
Ведь моя стычка происходила почти под окнами общежития и явно привлекла свидетелей, которые не преминули доложить на вахту о случившемся. Зная, как работает сарафанное радио, уверен, что все посчитают, что меня пришли убивать. Впрочем, так ли далека от истины эта мысль?
— У меня друзей нет, не скажу, что раньше я этим тяготился. И не скажу, что искал себе друга лет на десять младше. Но ты парень интересный… только после общения с тобой я становлюсь каким-то другим. Ещё и Настя… — посыпались признания. — Вот что тебя сподвигло, из явно небедной семьи да с блатом, работать у нас в бурсе? Да еще не просиживать штаны, как этот… Женя. А работать, менять… Знаешь, мне это нравится, в этом жизнь.
— Принято, спасибо. Хорошо, я тебе обрисую картину, чтобы ты понимал, что не стоит вмешиваться, — с притворным вздохом сказал я.
Я давно думал о том, чтобы иметь Степана в своих соратниках. Уже продумывал разговор, в котором я попытаюсь убедить Шарова встать со мной плечом к плечу. Конечно, я не мог ему рассказать о том, кто я есть на самом деле. Но этого и не надо, по сути же мое «будущее в прошлом» не играет серьезной роли для «будущего в настоящем». Но в общем о кружке, о том, что я считаю это молодежное объединение преступным, о фарцовщике — обо всём этом я рассказал.
Степан явно ищет себя в этой жизни, повидав такое… догадываюсь, что он побывал в тех краях, «где наших нет» — в Анголе, Сомали, может, и Вьетнам зацепил. Мало ли… на Ближнем Востоке и сейчас бурлит, и не понять, кто за кого и кто против всех. Я знал, с кем говорю. И уже заранее продумывал, как подойти. У таких людей, если психика в норме, как правило обостренное чувство справедливости.
— Деньги, которые я якобы должен этому фарцовщику — мелочь, — сказал я наконец. — Главное — кто за этим стоит и зачем.
— Так сообщи в КГБ. Или в милицию. Чего сам лезешь?
— А вот следующий вопрос — может такая схема работать без того, чтобы в КГБ знали? — усмехнулся я. — Думаешь, в верхах не в курсе, кто кого прикрывает?
Он нахмурился. Сказанное звучало как полуправда, и он это чувствовал. Но я продолжал:
— Этот Илья… он не просто барыга. Он вербует. Потихоньку, без лишнего шума. Я был в этой сети и знаю, что он тянет туда других. Настю тоже.
— Настю? — он дернулся, как будто кто-то ударил. — Зачем ей-то туда?
— Её отец — замдиректора завода. Через таких и входят в систему. Через детей — к родителям. Через комсомольцев — к партийцам. Через связных — к обкому. А потом… потом уже не поймёшь, кто свои, кто продался.
Степан нахмурился, явно пытаясь обдумать и принять то, что я ему сказал. Хотя вслух я высказал не всё, и назвал Илью вербовщиком, а себя — жертвой этих сетей.
Когда на самом деле…
— Такой не отстанет… Устранить? Но это преступление, — не возмущался, скорее, размышлял вслух Степан. — В чем-то ты прав, что тут вырисовывается только силовой метод.
Я уже чувствовал, что нахожу отклик в сердце и разуме мужчины. Острое чувство справедливости Степы, помноженное на характер защитника всех и каждого, охранителя Родины, толкало его к действиям…
— Но должен же быть кто-то, кто против всего этого, — в смятении и недоумении, пожимая плечами, спрашивал теперь Степан.
— Проблема, Стёпа, заключается в том, что они верят, что сами делают для страны полезное. Для тех, кто стоит у власти или рядом с властью, не секрет, что страна наша проигрывает в гонке с Западом. Хрущёв обещал коммунизм в восьмидесятых. Через два с половиной года будет восьмидесятый. А коммунизма нет. Но мало кто вспомнит об этом обещании, потому как будет Олимпиада и видимость счастья, светлого будущего. И те, кто хочет развалить Союз, не верят, что это — благо, они думают, что злодеи те, кто хочет сохранить Великую Родину, — продолжал я убеждать Степана.
