Цена жизни. Книга 1 - Андрей Стоев
— Вав и Бет пишутся слитно, так что последний знак — это две буквы, а не одна. Теперь, когда святой дух откликнулся, и слово визуализировано, я взываю к Господу, и появляется свет.
И действительно, на месте надписи появился сияющий шар света.
— Благодарю вас, так действительно понятнее, — сказал я. — А вот мы делаем это немного по-другому.
— И это ваше делание оказалось большим испытанием для моей веры, — он с досадой поморщился.
— Вы не могли бы пояснить, что имеете в виду? — заинтересовался я. — Разумеется, если вам неприятно об этом говорить, то я ни в коем случае не настаиваю на ответе.
— Не настолько неприятно, — криво усмехнулся он. — Суть в том, что Лада показала мне ваш конструкт для света…
— Тороид Кюммеля, — кивнул я.
— Да, его. Так вот, и оказалось, что я тоже могу его использовать, и с тем же самым эффектом. После этого мы с Ладой заинтересовались вопросом и пошли дальше — она после нескольких попыток сумела визуализировать арамейское слово «свет», и оно прекрасно сработало. Конечно, для неё это было непросто, и для меня тоже было довольно сложно визуализировать трёхмерную структуру, но тем не менее мы справились.
— Я думаю, сложность была вызвана исключительно недостаточной практикой, — предположил я. — Мы уделяем очень много внимания стереометрии начиная со старшей школы…
— … а мы — изучению арамейского, — согласно кивнул Клаус. — Да, это вполне объясняет некоторые трудности. Но таким образом получается, что священные символы вовсе не обязательны, и это меня сразу же смутило. А когда Лада сумела вызвать свет с использованием арамейского, мои сомнения окончательно окрепли — ведь она совершенно точно не взывала к Господу! Я в растерянности, Кеннер.
— Я мог бы высказать свои соображения, но не стану этого делать, — мягко сказал я. — Это выглядело бы, как Сатана, сбивающий с верного пути доброго христианина. Я считаю, что вопросы веры лучше решать для себя самому, без чужого влияния.
— Вы правы, — грустно отозвался он. — Вот я и пытаюсь решить.
— Оставьте это на время, — предложил я. — Не стоит спешить с таким важным вопросом. Через некоторое время всё уляжется, и верное решение придёт к вам само.
— Полагаю, мне стоит воспользоваться вашим советом, — вздохнул он.
Глава 14
Когда мы, наконец, построили своё поместье, я очень быстро осознал, что вовсе не хочу жить во дворце. Не то чтобы у меня был какой-то выбор — для человека моего положения другого варианта, к сожалению, не существовало. Разве что я вдруг решил бы эпатировать публику по примеру Льва Толстого, но чудачества, которые общество легко прощает писателю, от главы семейства вряд ли приняли бы с пониманием.
Большой дом — это, конечно, замечательно, и для человека, полжизни прожившего в хрущёвке, это истина, не требующая подтверждения. Но немного пожив в действительно большом доме, начинаешь понимать, что всё хорошо в меру. То, что в большом доме приходилось много ходить, меня не так уж сильно раздражало, да и жена как-то умудрилась сделать наше крыло уютным — ну, насколько это вообще было возможным. В общем, всё это можно было терпеть. Главной проблемой оказалось то, что во дворце люди имели свойство теряться. Мы не виделись с мамой иногда по неделе, а если ты подолгу не видишь человека, то неизбежно начинаешь от него отдаляться, будь это даже и родная мать.
Когда мы только проектировали поместье, то активно обсуждали вариант построить отдельные уютные коттеджи, как у Тириных. К счастью, общее мнение в конце концов склонилось в пользу дворца — к счастью потому, что в коттеджах мы бы не виделись друг с другом, наверное, месяцами.
В общем, проблема поддержания единства и сплочённости семьи уже стояла достаточно остро, и я всерьёз задумался над тем, чтобы властью главы сделать совместные ужины обязательными. У Бернара вся семья — человек тридцать, — ужинала, а часто и обедала вместе, и ведь как-то это у них получалось. Мне очень нравилась атмосфера в доме Бернара — семья Арди в самом деле была очень дружной.
Сегодня вечером мы, однако, опять ужинали всей семьёй. Именно сегодня я вдруг обнаружил, что у мамы живот стал уже очень заметным, и что она вообще начала двигаться с каким-то таким плавным достоинством.
— Как ты себя чувствуешь, мама? — спросил я с внезапно прорезавшейся заботой.
Она застыла, не донеся вилку до рта, и посмотрела на меня с искренним недоумением.
— Ну, я имею в виду, может, тебя тошнит или ещё что-нибудь… Скажем, хочется солёных огурцов в меду.
Мама в растерянности посмотрела на Ленку, которая уже давилась смехом. Я начал осознавать, что опять сморозил глупость.
— Ну откуда мне знать, — недовольно сказал я. — Может, тошнота — это обязательно, и её лечить нельзя. Я же не гинеколог какой-нибудь, в конце концов.
— Лучше молчи, Кени, — сквозь смех проговорила Ленка. — Не усугубляй.
— Я всё время обманываюсь насчёт мужчин, — пожаловалась ей мама. — Они настолько хорошо прикидываются умными, что для меня всегда является сюрпризом, когда они, наконец, показывают свой истинный уровень интеллекта.
Эрик с рассеянной полуулыбкой ковырял лангет, никак не показывая своего отношения к заявлению жены. Ну, я давно уже заподозрил, что он сидит под каблуком, хотя было совершенно незаметно, чтобы это как-то его тяготило.
— Да-да, — несколько раздражённо согласился я. — Если бы на Земле вдруг остались одни только женщины, то тут сразу и случился бы невиданный расцвет наук и искусств. И зажили бы мы при этом просто замечательно. То есть, вы бы зажили. Ну ладно, я просто хотел узнать, всё ли у тебя хорошо, и как себя чувствует наша маленькая Эрна.
— У меня всё хорошо, Кеннер, — ответила мама, — а Эрны пока ещё нет.
— Что значит «её ещё нет»? — удивился я, непроизвольно взглянув на заметно выдающийся живот.
Мама перехватила мой взгляд и иронически фыркнула.
— Понимаешь, Кеннер, — уже серьёзно сказала она, — здесь вопрос в том, в какой момент эмбрион превращается в человека. Оплодотворённая яйцеклетка человеком определённо не
