Проект "Веспасий" (СИ) - Матвиенко Анатолий Евгеньевич
— Так может — отменим задание?
— Предоплата от спонсора зачислена на наш счёт и истрачена. Как минимум, оригинальные снимки покушения в Далласе, пролежавшие в яме с 1963 года и никому ранее не известные, он имеет право получить. В том числе — чтобы озвучить новую версию на основании свежеобнаруженных фотодокументов. Не исключаю, он сумеет отбить расходы на отправку вас в прошлое. Коллеги! Начинайте разработку программы — что, как и в какой последовательности нашему человеку предпринимать.
— Больше бы людей привлечь… — промямлил белорусский специалист, но был одёрнут: нельзя, потому что операция супер-пупер секретна.
Правда, в Беларуси жил другой человек, допущенный к любым, даже самым страшным секретам. Он сначала появился на телеэкране у раскопа в Гродненской области близ Сморгони, где с восторгом отозвался о «необычайном подвиге белорусских историков и археологов», рядом мялись Чрезвычайный и Полномочный Посол Российской Федерации, а также чиновники аппарата Союзного государства. Найденные экспонаты были сгружены обратно в колодец и хранились в оцеплении ОМОНа, а затем извлечены под телекамерами в присутствии Президента и дипломатов. Кто-то из академических кругов немедленно опознал реликвии из Московского кремля, скоммунизженные корсиканским недомерком в тысяча восемьсот двенадцатом году, робко оговорившись: «конечно, ещё понадобится экспертиза, но я позволю себе высказать уверенность…»
Затем за окнами раздалось знакомое хлопанье вертолётных лопастей и гул турбированных двигателей. Машина в бело-красно-зелёной раскраске чинно опустилась на плац у главного корпуса «Веспасия», из неё показалась высокая фигура самого высокопоставленного пассажира.
На этот раз Лукашенко потребовал «красавца», добывшего бесценные сведения про клад Наполеона, для беседы наедине. Использовал кабинет Осокина, крепко стиснул ладонь Глеба.
— Ну, здравствуй. Скажи, майор! Сам-то Наполеона видел?
— Много месяцев — каждый день, господин Президент.
— И как он? Правда — великий чалавек?
Каждому, кто управляет целым государством, хочется войти в историю. И они невольно сравнивают себя с предшественниками, в историю уже плотно вписанными.
— Какой там «великий»… Я не застал его в зените славы. А так… Нескладный карапуз, страдающий от кожных и венерических болячек. Что-то всё время чухал через лосины — то ли яйца, то ли бёдра. Нервный, подозрительный, не уверенный ни в себе, ни в окружающих. Городивший ошибки на каждом шагу и постоянно обвинявший в них других. Его даже Жозефина не вытерпела, господин Президент. Если бы не запрет менять историю, грохнуть его — рука не дрогнет.
— Точно грохнул бы? — с усмешкой переспросил Александр Григорьевич.
— С радостью. Он стольких наших положил! Но природа Мироздания не позволит. Сто дней, Ватерлоо… Как без Наполеона? История — твёрдая штука. Она творится сейчас — нами.
— Да… Мне докладывали. А про последнее задание, про Кеннеди, что скажешь?
— Так точно, господин Президент. Но разрешите доложить по выполнении. Сейчас знаю не больше, чем другие. По книгам, газетам, киносъёмкам.
— Слышал же, что я по образованию — историк? Потому лично присматриваю за «Веспасием». Ты ведь один остался, твой напарник сгинул? Сам подберу тебе достойного в команду, — Президент улыбнулся и перешёл на доверительный тон. — Проект выходит на самоокупаемость. Как все другие наши с Российской Федерацией. Так держать! И смотри — осторожно. Возвращайся. Время сложное. Герои нам здесь нужны.
А какое время простое? Начало русско-польской войны? Наполеоновское вторжение? Первый год хрупкого мира после Гражданской? В прошлом Глеб простого времени не застал. И тысяча девятьсот шестьдесят третий год таковым не казался.
Глава 16
Из лампового радиоприёмника, сдобренный шумами и помехами, гремел свежий для шестьдесят третьего года хит в исполнении Рэя Чарльза Hit the road Jack, женские голоса подпевали. Бэк-вокал, как и у солиста, звучал афроамериканскими голосами. Впрочем, расовая политкорректность в этом времени ещё не расправила крылья, и даже чернокожие не обижались на «ниггер», по крайней мере, при Глебе ни разу не выказали неудовольствия.
Hit the road Jack and don’t you come back
No more, no more, no more, no more.
Hit the road Jack and don’t you come back no more…
Вали подальше, Джек, и никогда больше не возвращайся, голосили негроамерики хором, а Рэй Чарльз, изображая глуховатого, переспрашивал: Что ты говоришь? What you say?
В общем, нехитрая песня пересказывала содержание скандала, где женщина выгоняет мужчину, тот не хочет уходить, хорохорится, клянётся, что станет на ноги, но его обещания не оказывают никакого действия — его подруга сыта ими по горло. Странно, что гораздо более глубокие и по содержанию, и по музыкальному решению синглы шестидесятых ушли в архив навечно, а Road Jack непременно периодически крутят по радио. Слушательские предпочтения столь же трудно просчитать, как и мотивы заказчиков казни Кеннеди.
Водитель такси, типичный южанин с растянутым говором и такими же плавными манерами, одетый в цветастую рубашку, широкие полотняные штаны и «ковбойскую» шляпу, безошибочно определил в пассажире северянина.
— С Восточного побережья, парень?
— Нью-Йорк-Сити. Посоветуй приличную, но не слишком дорогую гостиницу.
— О’кей. Есть небольшой мотель на окраине. Чисто, не дорого. На сколько дней к нам?
— Не знаю. Я писатель. Пишу роман. Встречаюсь с разными людьми, ищу характеры. Думаю, на месяц или два.
«Если выдержу», — добавил про себя Глеб.
Температура в сентябре за тридцать по Цельсию, по Фаренгейту вообще страшные цифры, влажность, духота. В Африке и Азии приходилось и хуже, отвык. Но зато не такой дубак, как натерпелся в Белоруссии.
Кондиционера в длинном «шевроле» не наблюдалось. В это время их ещё не ставили или просто неисправен, Глеб не знал.
— И что ты написал?
— «Кровавые шлюхи в яме», — без запинки ответил «литератор», вспомнив российский сериал «Мылодрама» с Сергеем Буруновым в главной роли.
— Не слышал.
Наверно, если бы пассажир назвал «Над пропастью во ржи», «Прощай, оружие» или «Марсианские хроники», таксист вряд ли бы заметил подвох. Он вообще мало походил на человека, когда-либо прочитавшего хоть одну книжку.
— В следующем году выйдет. Продал рукопись одному издателю в Сиэтл. Тот заказал мне следующую.
Как не сложно было предположить, такое признание вызвало целый водопад откровений у шофёра, с видом знатока заявившего, что вся современная литература — дерьмо, писатели ничего не знают о правде жизни, и если пассажир угостит его после смены стаканчиком виски да подарит двадцать баксов, он самых лучших историй понарасскажет…
Глеб из вежливости записал телефон говоруна, правда, выбросил бумажку уже на пути к рецепции мотеля. В принципе, до двадцать второго ноября его главная работа — точить лясы с аборигенами, незаметно врастая в местную среду, тренируя английский язык, давно не использованный. Словом, чтоб в день Х не выделяться из толпы.
Конечно, хватило бы и пары недель на акклиматизацию. Но Осокин, убедившись, что подопечный усвоил план и задание, поторопился выпихнуть его поскорее в прошлое, чтоб вернулся в тот же день второго августа, готовый к следующему заданию. Если не сложит голову в Далласе. Месяц ушёл на дорогу в Москву, перелёт до Нью-Йорка с пересадками, где занялся делами: снял банковскую ячейку, куда переложил ещё один орластый американский паспорт с открытой советской визой, немного американских и советских денег на обратный путь. Прикупил на автомобильные права, выданные в каком-то из центральных штатов, шестизарядный револьвер. Из-за него, кстати, пришлось тащиться на юг в поезде. Конечно, меры безопасности на авиарейсах не те, что после угонов и катастроф последующих лет, но чем чёрт не шутит… Наконец, запасся фотоаппаратурой. В том числе кинокамерами, что запускались по таймеру и делали всего четыре кадра в секунду.
