Нищий барин - Дмитрий Валерьевич Иванов
Коллежский советник — это тебе не мелкая сошка. В Табели о рангах — 6-й класс, по военным меркам — полковник. Дальше — статский советник. А это уже генерал-майор по военному званию.
— С героем войны, говоришь! Ну садись, калека! — хмыкнул Борис Павлович, который явно заметил отсутствие трёх пальцев на руке Владимира. — Наливай, Лешка, а то уйду!
Насчёт «калеки» — это он зря, вполне боевой у меня отставник. И одной рукой делает то, что иной и двумя не сумеет. Вон как на охоте себя показал, а с разбойниками и вовсе выручил — без него я бы в том лесу и остался.
— А и уйди! Чего нет⁈ Тем более принять тебя, Борис Павлович, на постой никак не могу, уж не обессудь! — накладываю я себе в тарелку пока только закуску в виде фаршированных паштетом яиц. Вроде как яйца утиные, или гусиные — черт их разберет.
— Что? — потянувшийся было к гусю гость замер. — Это ещё что за дела? Изволь сказать почему?
— Я давать вам отчёт, милейший, не обязан, — ответил я холодно. — Не любы вы мне. Спаивали постоянно, голову морочили… Отказано от дома вам с сегодняшнего дня!
— Ты же сам первый выпивоха! — стал позорно оправдываться, растерявшись, мастер ложи.
— Ну вот такие прохиндеи, как ты, и спаивали… Так что желаю, чтобы вы после обеда мой дом покинули!
— Лешка, охальник, ты что ж такое говоришь⁈ Борис Павлович — твой первейший заступник был! — возмутилась Матрёна, услыхав наш разговор из кухни.
— Ты баба, не лезь барину поперёк! — вступился за меня Владимир.
М-да, так он своё местечко в большом и добром сердце Матрены и потерять может! Но вот ведь какое дело — Матрёна послушно заткнулась. Мне бы точно стала возражать и спорить, а тут… «Прикидывается послушной бабой, не иначе», — догадался я.
— Ну знаешь… Конец нашей дружбе! И из ложи… пинком тебя, как последнего мерзавца вышвырну! — затряс бородёнкой дядька в гневе.
— Ложи нынче вне закона. Али не слышал? — нахмурился я, жалея, что мы втроем тут сидим, и уши Владимира явно лишние.
— Да я… Ноги моей… — захлебнулся Гринько от злости, но тут же поправился, и гордо вздёрнув подбородок, желчно процедил: — А за обед я, пожалуй, заплачу. Рубля много — вот полтины, с лихвой хватит. Испортилась у тебя кухня. Да и чего ожидать? Каков хозяин, таково и угощение!
На кухне что-то глухо упало. Надеюсь, не сковорода с пирожками. Я их запах уже чую, а они у Матрёны знатные! Моя кухарка очень чутко принимает любую критику по поводу своей стряпни, и надо признать — критиковать её не за что.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок, — беру новенький полтинник я и демонстративно надкусываю серебро.
— Ложи закрыли, а вот на монетах наши знаки! Орёл, стрелы, молнии, ленты, свитки… Думаешь, просто так? И вот ещё!
Борис с довольной ухмылкой полез в карман, достал толстенький бумажник, и не торопясь вынул бумагу, сложенную в несколько раз.
— Желаю, чтобы ты долг свой передо мной закрыл! Тут три тысячи за тобой числится!
— А ну, дай посмотреть! — гениальная мысль пришла мне в голову моментально.
Я выхватил свою расписку, а это была она, из рук остолбеневшего библиотекаря.
— А… так ты обманом её с меня взял. Не должен я тебе ничего! Более того — пять тысяч верни! — рву я записку на части и, скомкав, бросаю на пол.
— Что? Да я тебя в бараний рог… — покрасневший Гринько рванулся было ко мне, но вдруг резко схватился за сердце и с оханьем опустился на стул. Прошка, запрягай! — тихонько просипел масон.
Испуганную дворню как ветром сдуло. Все мои четверо слуг затихли в ужасе от такого скандала. Разнесут, конечно, завтра по деревне. Хотя почему завтра? Сегодня! Но Владимир рядом демонстрирует мне полную поддержку. Может, саблей рубить полковника он не станет, но и пиетета перед гостем, я вижу, не испытывает.
— Мне можно! Уйди с дороги! Бормочешь невесть что… — вдруг из сеней раздался зычный голос нашего попа.
Видно, мой Мирон не пускал священника в зал. А может, что-то сказать хотел — заранее, предупредить, например.
— Мир вашему дому!
Вошедший в мокрой одежде здоровый телом Герман мелко перекрестил нас троих.
— С миром принимаем, — ответил на автомате я.
Ориентируюсь в этом мире я всё лучше и лучше. Вот вспомнил, как отвечать надо!
— Что же вы, духовный пастырь, службу свою так плохо блюдёте? Совсем паства у вас от рук отбилась! — язвительно произнес Гринько, по-прежнему растирая сердце рукой.
Жаль, не сдох, падла!
— Опять бабы чего учудили? — удивился поп.
— Это я с ним пить не стал, вот он и озлился, — пояснил я, откидываясь на спинку стула.
Даже тут не моё барское кресло мне приставили, а обычный стул для гостей. Ну, Матрёна!
— Исправился сей отрок… Горькую не пьёт, исповедался, на храм жертвует! Не возводи напраслину-то, уважаемый, — басит Герман. — Моя попадья говорит, что не лютует, как прежде, с холопами.
— Попадья! А сам скуфью носишь! Каков поп, таков и приход! — встал, наконец, с моего барского стула Борис Павлович и направился к выходу, под тугие струи дождя.
— Скуфью мне лично епископ благословил носить, в награду за радения мои церковные! — обиженно крикнул Герман вслед Борису Петровичу. — Эко, какой он рассерженный!
— Заходи, отец Герман. Как раз к обеду поспел, — радушно предлагаю я и командую Владимиру: — Друг мой, проследи, чтобы на дворе порядок был. Не нравятся мне эти гости!
— Никодим с хутора твого Утюжкино, отходит. Болел долго, страдалец сей, да и стар уже, чего уж говорить… в общем, ехать надо исповедать. Я чё пришёл… — замялся поп, раздумывая, стоит ли ему пообедать или ехать сразу на хутор. Но всё же решил перед постом отведать скоромной пищи
