Цесаревич Вася - Шкенёв Сергей Николаевич
– На весенний императорский бал? – подпоручик задохнулся от переполнившего его счастья, но тут же погрустнел. – Нет, не получил.
– Значит, ещё получите. Государь император не может оставить без внимания героев только что закончившейся победоносной войны.
– Благодарность моей семьи не будет иметь границ, Василий Иосифович.
– Полно вам, Аполлинарий Григорьевич, мы же боевые товарищи.
– Да! – согласился Куликовский. – И за это товарищество нужно непременно выпить коньяку. Не откажетесь позавтракать со мной, Василий Иосифович?
– Вообще-то время ужина.
– Давайте не будем придираться к мелочам.
Поезд прибыл в Петербург точно по расписанию, без помпезности и торжеств. В принципе, Вася и не ждал оркестра на перроне, но вот эта будничность слегка обидела.
– Поля, мы приехали.
Куликовский невнятно промычал и сел на диване не открывая глаз:
– Куда приехали?
– В Санкт-Петербург.
– Зачем?
Красный вздохнул – перспектива тащить из вагона начинающего алкоголика его не радовала, но и бросить сослуживца в купе не позволяла совесть.
– За орденами и славой приехали!
Прозвучало фальшиво и пафосно, но эти слова произвели на подпоручика магическое воздействие. Открылись глаза, загоревшиеся уже привычным восторгом, он встал и начал собираться. Собственно, все сборы заключались в энергичном растирании слегка припухшего лица ладонями и надетой форменной курткой. А ботинки Аполлинарий Григорьевич перед сном как-то позабыл снять.
– Я готов, Василий Иосифович.
Поезд в последний раз лязгнул сцепками и остановился. Красный разглядел на перроне знакомую высокую и чуть сутулую фигуру Алексея Максимовича Горького и подхватил тяжёлый армейский баул.
– Меня встречают. Вас подвезти?
– Нет, – Куликовский помотал головой, отчего болезненно поморщился. – Я сначала… э-э-э… В общем, задержусь в буфете.
– В таком случае позволю себе напомнить о советах Михаила Афанасьевича Булгакова.
– Про холодные закуски и суп?
– Именно.
– Весьма спорное утверждение. Всегда предпочитал пользоваться рекомендациями Антона Павловича Чехова.
– С селёдочкой под горчичным соусом?
– И с рыжиками, карасями в сметане и с перепёлками.
– Тоже разумно, – согласился Красный. – Тогда до встречи в Гатчине, господин подпоручик.
Аполлинарий Григорьевич кивнул и опять поморщился:
– Непременно, господин поручик.
Знаменитый писатель вёл машину сам и по такому случаю был трезв и мрачен. И громогласно жаловался на целителей, под предлогом подготовки к омоложению запретивших употреблять любые спиртные напитки, включая пиво, сроком на два года. И это Алексея Максимовича угнетало чрезвычайно.
– Они же вредители, Вася! Вот как есть натуральные вредители и враги народа.
– И что теперь делать?
– А ничего, – тяжело вздохнул Горький. – Господь терпел и нам велел.
Красный с удивлением посмотрел на писателя, никогда не отличавшегося религиозностью. Он и в церквях-то бывал лишь по торжественным случаям вроде крестин или венчаний.
Кстати, этот Алексей Максимович Горький сильно отличался от того «великого пролетарского писателя», что остался в памяти капитана Василия Родионова. Во-первых, происхождение если и можно было назвать пролетарским, то с большой натяжкой – семья Пешковых владела пятью пароходами на Волге, свечным заводиком в Саратове и солидным пакетом акций Волжско-Камского Промышленного банка. Во-вторых, биография тоже немного другая – «в люди» Алёша Пешков не ходил, зато с отличием закончил коммерческое училище, после чего был принят в Казанский университет.
Правда, учёбу забросил на половине второго курса, сбежав в сербскую армию воевать с турками. В конце военной карьеры командовал батальоном добровольцев, но получил тяжёлое ранение и долго лечился на итальянском острове Капри. В Россию вернулся весной четырнадцатого, а осенью того же года ушёл на фронт, возглавив охотничью команду Сумского пехотного полка.
И никогда не был замечен в набожности и религиозном рвении!
– Вот же тебя разобрало, дядя Лёша!
– А как же иначе? Старую жизнь мне заботой о здоровье отравили, а до новой два года ждать. Но ты бы не глумился над пожилым человеком, а о себе задумался. Вот отвесит отец горячих за самоуправство, тогда вместе посмеёмся.
– Сильно ругался?
– За побег на войну даже хвалил, – усмехнулся Алексей Максимович. – Остальное узнаешь при личной встрече. Мы, кстати, на ближнюю дачу сейчас едем.
– Это я заметил, – кивнул Красный. – Но за что хоть ругал больше всего? Мне же надо морально подготовиться к разговору и подобрать аргументы в защиту.
– Разве кроме присоединения Восточного Туркестана ты ещё что-то успел натворить? – удивился Горький. – Ах да, летающие дохлые головы… Хотя нужно признать, что получилось очень смешно.
Василий с досадой поморщился. Он ещё в поезде начитался газет, на все лады комментирующих появление некрокурьеров, и сто раз успел пожалеть о принятом решении.
– А с Восточным Туркестаном что не так? Практически бескровно присоединили кусок земли размером с четверть Европы.
– А Российской империи был нужен этот кусок? – вопросом на вопрос ответил Горький. – Им, между прочим, и подавиться можно.
– Авось разжуём и проглотим.
– Министру финансов бы твою уверенность.
– Этот чем недоволен?
– Ты ещё спрашиваешь? – удивился Алексей Максимович. – Привёл в российское подданство несколько миллионов нищих кочевников и спрашиваешь?
– Там всего полтора миллиона было.
– Было?
– Ага, – кивнул Вася. – Я их обратно китайскому императору продал по восемь рублей за штуку.
– Ну, знаешь…
– Знаю, продешевил. Но там была оптовая покупка, пришлось сделать большую скидку. А куда деваться?
Глава 16
Василий очень пожалел, что под рукой нет фотоаппарата, чтобы запечатлеть для истории лицо императора Иосифа Первого, читающего оправдательную бумагу. Ту самую бумагу от генерал-лейтенанта Дзержинского, что когда-то выпросил для Лизы Бонч-Бруевич. Лежала себе и лежала, а сейчас вот пригодилась.
– Получается, что ты как бы и не виноват?
Вот с этого и нужно начинать! А то не дал толком поздороваться с матерью и сёстрами, сразу утащил в кабинет и принялся ругать за самодеятельность и политическую близорукость.
– Как бы да, не виноват.
– Но я в этом очень сомневаюсь. Допустим, присоединение новых территорий можно понять и оправдать, но что ты скажешь про позорную торговлю людьми? Почему у всех дети как дети, а у меня какой-то Себастьян Перейра, торговец чёрным деревом и компаньон великого Альвеца?
– Жёлтым деревом, отец.
– Помолчи, это был риторический вопрос.
– Молчу, – согласился Василий и достал из нагрудного кармана ещё одну бумагу.
– Что это?
– Копия того самого договора с китайцами, из-за которого ты несправедливо обвиняешь меня в работорговле.
– И что в нём? – император не стал брать документ в руки.
– Если коротко, то стоимость выездной визы для покидающих территорию Российской империи подданных богдыхана и размер штрафных санкций в случае отказа кого-либо добровольно переселяться. Так что никакой торговли людьми нет и в помине, всё в соответствии с нормами, принципами и традициями международного законодательства.
– Неожиданная предусмотрительность, – император усмехнулся в густые усы. – Но ладно, бог с ними, с китайцами… У тебя какие планы на ближайшее будущее?
– Стратегические или тактические? – уточнил Василий.
– И те и другие.
– Для начала хотел бы экстерном сдать экзамены за весь гимназический курс, для чего прошу предоставить отпуск. Как ни крути, а без документа об образовании выше штабс-капитана мне не прыгнуть.
– Задумался о военной карьере?
– И о ней тоже. Но не забыл о желании проектировать и выпускать летательные аппараты тяжелее воздуха. Деньги на приобретение завода у меня сейчас есть, так что…
