Генеральный попаданец 2 (СИ) - Ал Коруд
После моего появления наверху народ на трибунах приветствует меня. Я поднимаю и сжимаю руки в ответ. На небольшой по сути площади застыл коробки парадных расчетов. Сегодня парады пройдут по все стране. И за границей так же. В странах социалистического содружества они совместные с народными армиями. Я оглядываюсь. Все улыбаются, настроение у всех приподнятое. Даже на вышках телеоператоры радуются. Вижу комментаторов с телевидения, машу им руками. Меня уже ловят многочисленные камеры фотокоров и телеоператоров. Присутствует кроме нашей и мировая пресса.
Пусть видят, как мы празднуем свою Победу!
Время! Народ застывает, над площадью раздаются фанфары, затем голоса ведущих.
"Говорят все радиостанции Советского Союза. Центральная радиостанция Москвы начинает передачу с Красной площади с парада, посвященного двадцатилетию победы Советского Союза над нацистской Германией!'
Подразделения выстроены по парадным расчетам и коробкам. Из-за знаменитого здания Исторического музея выплывают светло-серого автомобили. Знаменитые кабриолеты ЗИЛы 111В. Открытые лимузины, созданные специально для такого рода мероприятий. Вот тут площадь выдохнула. Первый мой сюрприз для праздника. В головной машине движется маршал Победы Георгий Константинович Жуков. Стоит прямо, готовясь к важному мероприятию.
Ему навстречу выдвигается лимузин с министром обороны маршалом Малиновским. Я решил порадовать напоследок старика. Да и заслужил он этот праздник поболее меня. Привычный для уха доклад: Войска построены.
Еще в конце апреля я побывал у Жукова на даче, и у нас состоял непростой разговор. Сначала я его обрадовал новым праздником. Знаменитый полководец в сердцах хлопнул по коленям:
— Давно пора! Но лучше поздно, чем никогда.
Я ответил размеренно:
— Как смогли, так и сделали.
Взгляд Жукова был задумчивым.
— Ну пусть так.
— Как вы смотрите на то, товарищ маршал, чтобы, как и двадцать лет назад принять парад Победы?
Вот тут суровое лицо Жукова стало резко меняться. Он тоже человек, и ничто человеческое ему не чуждо.
— Что, Леонид Ильич? — в конце голос сурового и безжалостного военачальника все-таки дал петуха.
— Принять парад и доложить мне. Сохраним эту традицию. Получится, и через пять лет повторим.
— Почему через пять?
— Считаю, что такие парады уместно проводить по круглым датам. Все-таки праздник со слезами на глазах.
Жуков так пронзительно на меня глянул, а потом… полез в карман за платком. На глазах появились слезы.
Мы выпили чаю, обсудили мелочи. Понятно, что маршал уже стар для коня, поэтому поедет на лимузине. И передаст доклад о готовности непосредственно мне, как Первому секретарю. Министр обороны будет докладывать Жукову. Пусть не по форме, но правильно, по существу.
Затем я перешел ко второму вопросу:
— Я слышал, вы мемуары пишете?
Жуков посуровел лицом:
— Пишу. Но…
— Мешают?
— Не без этого.
Тогда у меня к вам просьба. Пишите все. Для потомков. Сейчас не издадим, позже получится.
Маршал насупился:
— Два варианта правды не бывает!
— То есть вы готовы прямо описать настоящую причину наших поражений сорок первом? И какие интриги ваша Киевская клика плела до войны? И сколько бардака в армии присутствовало на момент начала войны. Сколько было предательства? И почему Павлова на самом деле расстреляли?
Жукова перекосило:
— Не надо…
— Георгий Константинович, вы вражеской пули не боялись. Так предстаньте перед судом истории честным до конца.
Жуков долго думал. Он же знал, что я на войне с сорок первого, мне по ушам проехать сложно. А с учетом послезнания и чревато. Потому маршал затем, как отрубил:
— Будет вам правда! Но мне необходим доступ к архивам.
Я покладисто оглашаюсь. Мне пригодится авторитетное мнение на будущее.
— Сделаем. Вот вам телефон человека. Он может все. Отредактированные главы будет забирать также он.
Маршал скривился:
— А дальше? Потонут в согласованиях?
Я пожал плечами:
— Сделаю что могу, но сами видите, со всякими приходится работать. Но пока обещаю точно одно: ваши книги не пропадут для потомков. Рано или поздно они увидят свет.
В том времени его мемуары правились по живому, и сколько информации мы в итоге не узнали, никто уже не скажет. Зато реваншисты во время перестройки выставят напоказ изъятые цензурой главы о репрессиях. Кривые и лживые до невозможности.
— Хорошо, договорились!
Мы пожали руки, довольные друг другом.
И вот сейчас Маршал Победы приветствует выстроенные войска.
— Здравствуйте, товарищи!
Многоголосый рев луженых глоток в ответ:
— Здравия желаем, товарищ маршал.
— Поздравляю вас с Днем Победы в Великой Отечественной войне!
— Ураааааааа! Ураааааааа!
Разносится над площадью. Потихоньку оглядываюсь. Уел все ЦК. Суслов выглядит счастливым, остальные хмурятся. Но зато какой эффект! Курсанты, солдаты и офицеры тянутся еще сильнее, четче отдают команды и кричат прямо так… разухабисто. Во всю мощь луженых глоток летит над Москвой русское Урраааа!
Мало кто подозревает, что маршал болен и сейчас держится на уколах и специальной поддержке, установленной в лимузине. Вот он окончил смотр и едет к мавзолею. Два офицера идут вровень с ним, как бы в дань уважения, на самом деле следят, чтобы Жуков не упал. Наверх по ступенькам его затаскивают два крепких телохранителя. Маршал и не думал сопротивляться, все силы ушли на принятие парада. Но наверху отряхивается и двигается ко мне строевым шагом. Нас крупно снимаю камеры.
— Товарищ Первый секретарь Центрального комитета Коммунистической партии Советского Союза. Войска для проведения парада, посвященного двадцатилетию победы построен!
Я поворачиваюсь к войскам:
— Поздравляю вас с Днем Победы советского народа в Великой Отечественной войне!
— Урраааааа! Уррааааа!
Произношу короткую речь, скорее для прессы, чем для окружающий. Оркестр вступает дальше, над площадью разносятся радостные крики ведущих. Парадные расчеты готовятся к выдвижению. Народ на трибунах оживает. Жукова подтаскивают к специальному высокому табурету. Врач незаметно делает ему укол. Я вижу испарину на лице прославленного полководца. Нет, этот парад он принимает в последний раз. Жаль. Но хотя бы присутствовать сможет. Обещаю!
Затем вижу его глаза, разом помолодевшие лет на двадцать. Теперь он полностью мой. Хотя я старался вовсе не для этого. Память более священна, чем все политические интриги разом. На трибуне воодушевление. Мы все оборачиваемся к площади. Мимо слаженным строем проходят парадные расчеты. Курсанты, войска Московского округа. Гремит оркестр, люди на трибунах хлопают, машут флажками. На устах и в глазах праздник. Идущие в строю общий настрой ощущают и выкладываются на все 150 %. Они
