Долгожданная кража (СИ) - Зингер Владимир
А осиротевшая без хозяина шинель с тех пор пошла по рукам и поныне скитается промеж дежурных сыщиков, играя роль переходящей спальной принадлежности. Да ещё одна особенность завелась. Обнаружится если какая бесхозная вещь в чьём-нибудь кабинете, да хоть бы и бутылка из-под водки в шкафу с учётными делами, и грозный начальственный вопрос последует: чьё добро? — обязательно жители кабинета после некоторой заминки скажут:
— Так Нежильцова, чьё же ещё!
И посмотрят на вопрошающего невинными глазами предельной чистоты.
Я уже вытащил означенную шинель и прикидывал, как бы её половчее пристроить под свои нужды, когда в кабинет закатился мой экс-наставник Серёга Титанов и казённым голосом громко объявил:
— На улице Мира глухая сто семнадцатая, и начальник розыска желает тебя срочно лицезреть.
Я уж и подзабыл, когда это дядю Колю называли так официально за пределами совещаний и других казённых мероприятий, поэтому не смог скрыть удивления.
— Да-да, — повторил Титан, — сто семнадцатая — это вам не петух начихал. Так что вперёд, мой юный друг!
Потом уже совсем человеческим голосом добавил:
— Не люблю изнасилований. Если злодей не пойман — это тебе глухарь. Пока найдёшь этого сластолюбца, ноги, сам понимаешь, до какого места стопчешь. А как найдёшь, тут сразу и нате вам — жертва уже заявление назад тянет и на милицию сердится. Дескать, ну что вы к человеку привязались, не так всё было, погорячилась я. Нашли моего обидчика — и спасибочки, и будет с вас. Дальше я уж сама с ним как-нибудь разберусь.
Я был солидарен с Титаном и даже мог бы добавить по этому поводу кое-что от себя. Только в другой раз. Сейчас — срочно к шефу.
В коридоре возле кабинета Николая Ивановича заметил девушку. Наверное, та самая. Сидит на стульчике, юбчонка коротковатая, а коленки ничего, круглые, не торчат острыми углами, капрон не рвут. Мне как раз именно такие нравятся. Можно какую-нибудь погрешность на мордашке простить, но коленки — чтобы обязательно круглые. Впрочем, к данному моменту и данной девушке мои рассуждения не относятся никак. Я весь в работе, даже сонливость пропала.
Николай Иванович при моём входе в кабинет отвлёкся от бумаги, которую читал, и перевернул её тыльной стороной кверху. Обычный, отработанный долгой практикой жест любого оперативного работника. Даже если там никаких секретов нет, всё равно лучше перевернуть, а уж если секреты имеются, тогда тем более. И никто из коллег не посчитает такое действие за недоверие к себе, и никому в голову не придёт начать канючить: ну-ка, ну-ка, покажи, чего это такое интересненькое ты там от меня прячешь.
— Вот, — сокрушённо начал он, — стоит на своём. Хочу, дескать, заявить в милицию о том, что меня изнасиловал этот урод. А кто этот урод — не знает. Я ей все неблагоприятные для неё же последствия такого шага разобъяснил уже раз семь, наверное. И что огласка неизбежно возникнет, как ни таи. Жалеть-то не все бросятся. Обязательно найдётся кто-нибудь, кто скажет, сама, мол, виновата: вон юбчонка-то какая, заходи без стука, кому вздумается. Парни липнуть начнут: а чё, кому-то можно, а нам нельзя? Ну и так далее…
Николай Иванович перевёл дух и кивнул на стул — садись.
— Так что готовься, Алексей. Сейчас пока следователь прокуратуры прикатит да все свои формальности выполнит, этого до обеда хватит. А с обеда, если мы с ним вместе её на путь истинный не наставим, тебе предстоит ловля на «живца».
И шеф приступил к введению меня в курс дела:
— Потерпевшей двадцать четыре года, зовут Галиной. Одинокая. Живёт в доме молодожёнов на улице Металлургов. Это который около пятнадцатой школы, знаешь, поди?
Конечно, я знал. В означенном доме молодожёны, безусловно, наличествовали, но отнюдь не преобладали. Замысел городских властей был по-своему хорош: создали крепкую ячейку социалистического общества, над изготовлением ребёнка активно трудитесь, а то уже и заимели оного? — стало быть вот вам ключи от благоустроенного жилья. То, что жильё это мало чем отличается от общаги, на радостях никого не беспокоило. Всё-таки кухня, душ и отхожее место не на целый этаж, а всего для каких-то шести или восьми семей. Только вот по какой-то иронии судьбы наполнился этот дом в значительной степени не счастливыми молодожёнами, а совсем даже наоборот — разведёнками с детьми да матерями-одиночками. Как туда затесалась наша Галина, трудно даже предположить, да и не до того сейчас.
Дальнейшая история выглядела так. Дело было вчера вечером. Насильник подкараулил жертву около восьмой фэзэухи (в переводе на обычный язык — профессионально-техническое училище), когда там все учёбы уже закончились, под угрозой ножа увлёк глубоко в кусты и там совершил своё гнусное дело. Телесных повреждений нет, не сопротивлялась, боялась ножа, бельё не порвано, только одежда испачкана. Не кричала, на помощь не звала, боялась, опять-таки. После всего этого дела злодей проводил её до дома, дорогой всё выспросил: где живёт, с кем, где работает и всё такое, а она, как дура, всё ему по-честному рассказала. Волю, говорит, начисто потеряла, не понимала, что делает. Но вот имя своё настоящее почему-то утаила, Катей назвалась.
Про себя обидчик говорил, что зовут Петром, что полюбил её и жениться готов, что давно приглядывал за ней, да всё не решался подойти. В любви-то признался, но всю дорогу держал её крепко за руку, чтоб не сбежала да на помощь звать не вздумала. Сказал, что придёт следующим вечером проведать. Деньги предлагал.
— И что, взяла? — неожиданно для себя поинтересовался я.
— Так у него с собой и не было. Вот и пообещал назавтра принести.
В это время раздался стук в дверь, и следом без паузы в кабинет просочился следователь Утягин. Именно просочился, потому как дверь приоткрыл только на треть, хотя ничто не мешало распахнуть её настежь, и стал тихонько пролезать в образовавшуюся щель. Невзирая на отчётливо демонстрируемую Николаем Ивановичем досаду, Утягин (Вот ведь фамилию бог дал!) затарахтел:
— Что, Николай Иванович, прокурорские не подтянулись ещё? Вечно их ждать приходится. Так я могу от девицы-то и заявление принять. Свободный я сейчас. А если что, так и допросить в качестве потерпевшей. Потом напишем, что по поручению следователя прокуратуры, так мол и так…
Я с удивлением смотрел на происходящее. И когда этот хмырь успел пронюхать про изнасилование? Не иначе в дежурке случайно что-то подслушал. И вот уже тут как тут.
Фамилия у следователя и вправду не дворянская. Правда, злые языки утверждают, что он даже и не Утягин, а Сутягин. Это он специально фамилию сменил, чтобы не так позорно было. И те же языки утверждают, что до своего изменения фамилия ему ещё больше подходила).
Про особое влечение Утягина ко всем происшествиям подобного рода в райотделе знали все. Надо было видеть его в такие минуты: глаза горят нездоровым блеском, а в уголке рта даже капелька слюны блестит. Прямо-таки не в себе человек становится. Вот и сегодня весь его внешний вид говорит, что он уже пришёл в боевое состояние и готов выпытывать у заявительницы всякие подробности деликатного свойства. Ему бы в прокуратуре работать, куда эти дела по подследственности относятся, да только, как говорится, бодливой корове бог рогов не дал. А так в обычной обстановке следователь вроде и ничего, свои кражи, грабежи да телесные повреждения расследует исправно. Правда, говорят, что и там у него к женщинам повышенное внимание, особенно к потерпевшим и подозреваемым. И будто бы добивается он от них даже какой-никакой благосклонности. Да уж, с такой-то внешностью где ещё на женское внимание рассчитывать? Не красавец, прямо сказать. Шишковатую башку украшает несимметричная плешь, нос и один глаз на сторону смотрят. Сам кривой, как вопросительный знак. Про таких в народе говорят: ничего, что грудь впалая, зато спина колесом. В общем, не повезло мужику с обличием. Вот и старается казённый ресурс использовать.
Николай Иванович, ничего не говоря, со всем своим ярко выраженным недоумением посмотрел на соискателя чужой работы. Я знал, что после такого взгляда начальника розыска люди обычно хорошо понимают всю беспочвенность своих притязаний и стараются тихонько исчезнуть с глаз долой. Но только не Утягин. Этот товарищ и не думал ретироваться. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, умудряясь демонстрировать одновременно и покорное подобострастие, и какое-то отчаянное нахальство.
