Дизель и танк (СИ) - Тыналин Алим
— Потрясающе! — раздался голос Вороножского, который тут же метнулся поднимать инструменты. — Николаус говорит, что это прекрасное предзнаменование! Я специально подобрал для него колбу из йенского стекла, все-таки немецкое происхождение обязывает…
— Борис Ильич, опять вы со своими фантазиями? — проворчал Руднев. — Мало нам было Артура, так теперь еще и немецкого собеседника завели?
— Не просто немецкого! — оживился Вороножский. — Николаус назван в честь великого Отто! Он гораздо глубже понимает термодинамические процессы.
— Борис Ильич, — мягко прервал я его. — Давайте сосредоточимся на испытаниях.
В этот момент появилась Варвара и сразу направилась к пульту управления, привычным движением проверяя все рукоятки и переключатели.
— Система топливоподачи готова, — доложила она. — Давление в магистрали сто шестьдесят атмосфер.
— Начинаем процедуру запуска, — скомандовал я, занимая место у главного пульта. — Звонарев, следите за оборотами. Руднев, контролируйте давление масла. Варвара…
Она уже была на месте, не сводя глаз с манометров топливной системы.
Первый поворот пусковой рукоятки. Стартер натужно завыл, провернул коленвал. Двигатель чихнул, выбросил облако сизого дыма, но не запустился.
— Давление топлива падает! — крикнула Варвара. — Похоже, форсунки не держат!
Вторая попытка. На этот раз двигатель поймал такт, но сразу застучал как пулемет.
— Коленвал бьет по коренным! — Руднев метнулся к смотровому люку. — Давление масла близко к нулю!
— Глушите! — скомандовал я, видя, как стрелки приборов уходят в красную зону.
Последний надсадный рев, и двигатель замолчал. В воздухе пахло горелым маслом и подгоревшей изоляцией.
— Игнатий Маркович, — я обратился к Циркулеву. — Что показывают приборы?
— Позвольте доложить, — он достал блокнот. — Максимальное давление в цилиндрах на сорок два и три десятых процента ниже расчетного. Вибрация коленвала превышает допустимую в три целых и семь десятых раза. Температура…
— Если позволите, — Руднев снял очки и устало протер глаза. — Дело в подшипниках коленвала. При таких нагрузках они просто не выдерживают. Нужна принципиально новая конструкция.
— А форсунки? — спросила Варвара, просматривая показания приборов. — Такое впечатление, что распыл топлива неравномерный. Отсюда и жесткая работа.
— Дело явно в системе смазки, — Руднев нервно протирал очки. — Масляный канал слишком узкий, отсюда и проблемы с подшипниками.
— Ничего подобного! — взорвался Звонарев. — Я трижды проверял расчеты! Дело в динамической неуравновешенности коленвала. Если бы вы внимательнее следили за допусками при изготовлении…
— Что вы понимаете в допусках, уважаемый? — Руднев побагровел. — Я делал прецизионные детали, когда ты еще пешком под стол ходил!
— Товарищи, — вмешался Циркулев, — прежде чем делать выводы, необходимо провести тщательные измерения. Мои приборы показывают…
— Ваши приборы врут! — отрезала Варвара. — Я собственными руками проверяла давление топлива. Оно падает еще до подшипников.
— Что значит «врут»? — Циркулев побледнел. — Я лично калибровал каждый манометр.
— С точностью до третьего знака после запятой, мы знаем, — устало махнул рукой Звонарев. — Но если вы хоть раз спустились бы с ваших теоретических высот к реальному железу…
Я мрачно разглядывал графики, выползающие из самописца. Все было плохо. Гораздо хуже, чем я ожидал. Нужны новые технические решения, а времени оставалось катастрофически мало.
— Есть идея, — медленно произнес я. — Профессор Тринклер сейчас преподает в нашем политехническом институте. У него огромный опыт в дизелестроении.
— Тринклер? — Звонарев оживился. — Тот самый, который создал первый бескомпрессорный дизель?
— Именно. Попробуем обратиться к нему за консультацией.
— Но я слышала, — осторожно сказала Варвара, — что он уже консультирует конструкторское бюро Коломенского завода.
— Тем не менее, нужно попытаться, — я свернул графики. — Завтра же с утра еду в политехнический.
Когда все разошлись, я еще долго стоял у неудачного прототипа. В свете тусклых ламп он казался каким-то понурым. Впереди нас ждал неприятный разговор с Тринклером, но другого выхода я не видел.
За окнами сгущались зимние сумерки. Где-то вдалеке тоскливо загудел заводской гудок, возвещая конец смены.
Остаток дня я разбирал текучку. Потом отправился спать. Утром встал пораньше и отправился искать Тринклера.
Политехнический институт встретил меня гулкими коридорами и запахом мела. После заводских цехов здесь казалось непривычно тихо. Только где-то вдалеке слышались приглушенные голоса студентов.
Кабинет Тринклера находился в конце длинного коридора. Тяжелая дубовая дверь с потускневшей медной табличкой: «Профессор Г. В. Тринклер. Кафедра тепловых двигателей».
Я помедлил секунду перед тем, как постучать. О Густаве Васильевиче ходили легенды. Создатель первого в мире бескомпрессорного дизеля, блестящий инженер старой школы, человек сложного характера.
Стук, и из-за двери раздалось негромкое:
— Войдите.
Просторный кабинет с высокими окнами заставлен книжными шкафами. На массивном столе — аккуратные стопки бумаг, логарифмическая линейка, старинный бронзовый письменный прибор. На стене — чертежи двигателей в простых деревянных рамах.
Сам профессор сидел за столом — высокий худощавый старик с аккуратно подстриженной седой бородкой и пронзительными голубыми глазами. На нем был безупречно отглаженный черный сюртук старомодного покроя.
— Чем обязан? — сухо спросил он, глядя на меня поверх очков в тонкой золотой оправе.
Я представился и коротко изложил суть проблемы с нашим дизелем.
— Любопытно, — Тринклер откинулся в кресле. — И вы полагаете, что я должен помочь конкурентам Коломенского завода?
— Мы готовы щедро оплатить консультации, — начал я, но профессор перебил меня резким жестом:
— Молодой человек, речь не о деньгах. Я уже дал слово Малиновскому. Это вопрос инженерной этики.
— Но ведь развитие отечественного дизелестроения…
— Не нужно громких слов, — поморщился Тринклер. — Я знаю эти новые веяния — «даешь пятилетку», «время требует». А где фундаментальные исследования? Где кропотливая работа над теорией?
Он встал и подошел к окну:
— Вы хотите за три месяца создать то, над чем я работал годами. Это несерьезно.
— Густав Васильевич, — я достал папку с расчетами. — Взгляните хотя бы на наши наработки. Возможно…
— Нет, — отрезал он. — Я уже сказал — я работаю с Коломенским заводом. И потом… — он слегка усмехнулся, — говорят, у вас там какой-то профессор общается с катализаторами через колбу?
Я почувствовал, как краска заливает лицо.
— Вороножский — талантливый химик, — сухо сказал я. — У каждого свои методы работы.
— Вот именно, — Тринклер вернулся к столу. — У каждого свои методы. Мои методы — это точный расчет и проверенные решения. А вы… — он выразительно посмотрел на часы, — вы ищете легких путей.
Я понял, что разговор окончен. Уже у двери я обернулся:
— Спасибо за уделенное время, Густав Васильевич. Но мы все равно создадим этот двигатель.
— Посмотрим, — донеслось мне вслед.
Выйдя из института, я медленно шел по заснеженной улице. В голове крутились обрывки разговора и смутный план.
Я заметил на столе у профессора папку с грифом «Коломенский завод. Расчеты системы впрыска». Если нельзя получить помощь официально, может, найти обходные пути?
Где-то в глубине души шевельнулась совесть, но я подавил ее. Слишком много поставлено на карту.
У нас нет времени на «фундаментальные исследования». Моих знаний недостаточно. А значит, придется действовать другими методами.
Я свернул в переулок и направился к телеграфу. Нужно срочно связаться с Рябчиковым из службы безопасности завода. У него наверняка найдутся люди, способные «позаимствовать» интересующие нас документы.
Кабинет Рябчикова находился в полуподвальном помещении заводоуправления. Маленькая комната с зарешеченным окном была заставлена железными шкафами для документов. На облупленных стенах — схемы охраны завода.
