По прозвищу Святой. Книга первая (СИ) - Евтушенко Алексей Анатольевич
Спасения не было.
Те, кто пытался бежать вперёд, натыкались на тела убитых товарищей и падали, сражённые пулями.
Тех, кто попытался бежать назад, встретила выстрелами в упор партизанская засада.
А у тех, кто надеялся вскарабкаться по склонам оврага, и вовсе не было ни единого шанса.
Через пять минут всё было кончено.
С люгером в руке Максим подошёл к оврагу. Навстречу ему, кряхтя, поднялся дядька Аким.
— Ты, как дядька Аким?
— Я уже слишком старый для этой херни, — ответил тот, потирая поясницу.
— Ничего, ничего, — хлопнул его по плечу Максим. — Ты ещё крепкий старик, Розенбом! [24]
— Пожалуй, — ответил дядька Аким. — А почему Розенбом?
— Так, не обращай внимания. Отдыхай, дядя Аким, и спасибо тебе. Я сейчас.
Максим пошёл по оврагу, добивая раненых. С другой стороны шёл Валерка Шило, делая то же самое.
Засветилось в лунном свете бледное губастое лицо с большими испуганными глазами (луна к этому времени поднялась довольно высоко, и её лучи заглядывали в овраг, освещая то, что ещё недавно было живыми людьми)
— Пощадите, — на чистом русском языке произнёс разведчик Орест. Одну руку он прижимал к животу, другую старательно тянул вверх. — Пощадите меня, пожалуйста. У меня мама и сестра, в Золочеве…
— Бог пощадит, — ответил Максим. — Ты знал, на что шёл. Мы пленных не берём.
— Пощадите! — глаза паренька расширились от страха.
Максим выстрелил. Голова Ореста дёрнулась, он завалился на спину.
Максим шёл дальше, внимательно глядя по сторонам.
Ага, вот и Тараска.
Командир мельниковцев лежал ничком в траве и старательно притворялся мёртвым. При этом, как заметил Максим, он даже не был ранен.
Может, этого взять?
А зачем он нам? Корми его, охраняй…
Даже на обмен не годится, для немцев он расходный материал.
Максим присел рядом с Тарасом и тихо спросил:
— Ну шо, Тараска, заробив грошей? [25]
Веки Гайдука дрогнули.
Максим приставил к его виску люгер и нажал на спуск.
Грянул выстрел.
Тело Тараса выгнулось дугой, опало. Пальцы заскребли по траве, ноги задёргались. Наконец, затих, уставившись остекленевшим мёртвым взглядом в небо, где сияла луна.
Максим склонился над трупом.
— КИР, сделай-ка мне снимок этого мертвяка. Лицо покрупнее и почётче. Чтоб страшно было.
— Да он и так уже страшный, дальше некуда.
— Вот и сделай.
— Готово.
Партизаны в этом бою (вернее сказать избиении) не потеряли ни одного человека. Двоих зацепило шальными пулями, но ничего серьёзного, царапины.
Это был разгром. Это была полная и безоговорочная победа, которая подняла партизанский дух на небывалую высоту.
До этого они только мечтали о том, как будут бить врага, а теперь ударили по-настоящему. Да так, что «мама не горюй», как высказался по этому поводу Валерка Шило. Пусть это были не немцы, но они, если подумать были даже хуже немцев. О чем и сказал в речи на могилах мельниковцев комиссар отряда Остап Сердюк.
Это была тяжёлая и грязная работа.
Девяносто восемь окровавленных, нашпигованных свинцом трупов — именно столько насчитали партизаны. Каждый нужно было выволочь из оврага и дотащить до поляны неподалёку, которую выбрали для захоронения.
— Нас тридцать человек, — сказал Нечипоренко, который, как и комиссар Сердюк, участвовал в операции на равных со всеми. — Половина копает могилы, половина таскает. Лопаты взяли?
— Взяли, товарищ командир, — солидно произнёс Стёпка. — Лопат хватит.
Это была уже вторая операция, в которой участвовал молодой партизан. И, если первая — экспроприация железнодорожного состава с продовольствием и снаряжением — прошла фактически без крови, то теперь Стёпке пришлось убивать. Он справился с этой нелёгкой задачей и теперь страшно гордился собой, хотя его и потряхивало от пережитого.
Вообще, для многих партизан этот бой был первым в жизни. Даже те, кто воевал в Гражданскую, уже подзабыли, что это значит — убивать врагов. Ничего, оказалось, что руки и сердце всё помнят.
Восток едва окрасился розоватым светом спешащего начать новый день солнца, когда последний труп мельниковца сбросили в могилу и засыпали землей.
— Такую хорошую поляну испоганили, — сказал комиссар, не снимая кепки. — Но деваться некуда, хоронить надо. Мы же люди. В отличие от них, — он показал на кучи свежевырытой земли. — Кто их сюда звал? Почему они решили, что наша Украина должна быть такой, как им хочется? Украиной без советской власти. Украиной без русских братьев. Украиной без евреев и поляков. Даже Украиной без истинного православия, хоть я и коммунист. Украиной, где все говорят на мове, а русский язык под запретом. Нам такая Украина не нужна. Мы выбирали другую Украину — советскую. Украину, где все люди братья. Но они решили, что могут заставить нас силой. Больше того, они предали Украину, встав на сторону врага, немецкого фашизма, который явился на нашу землю, чтобы забрать её себе, а нас превратить в рабов. Но этому не бывать. Все они найдут в нашей земле только могилы, как уже нашли их эти предатели. А ведь у всех у них есть матери, жёны, дети… Нет, мы не будет их жалеть. Не за что их жалеть. Ни сейчас не будем жалеть, ни потом, после победы. И знаете почему? Потому что они нас не пожалеют. Никогда и ни за что. Поэтому поклянёмся, товарищи, давить этих и других фашистских гадов до тех пор, пока руки сжимают оружие. До полной и окончательной нашей победы. Клянёмся!
— Клянёмся, — ответил нестройный хор партизан.
Через десять минут только кучи свежевыкопанной земли, истоптанная трава да следы крови там и сям свидетельствовали о том, что недавно здесь убили и похоронили около сотни человек. Скоро пойдут дожди, они смоют кровь. Потом глубокие снега занесут могилы до весны, а русские метели пропоют над ними долгие и унылые погребальные песни — те песни, которые уже тысячу лет поют они над могилами врагов Русской земли и будут петь ещё столько, сколько будет стоять Русь.
Весной земля осядет, покроется новой травой и цветами, а через десяток-полтора лет уже никто и не догадается, что под этой цветущей лесной поляной лежит около сотни тех, кто продал и предал свою Родину. Лежит без памяти, без чести, без славы.
Туда им всем и дорога.
— Два ручных пулемёта Дегтярёва, по три запасных диска к каждому, — через полтора часа в штабной землянке комиссар Остап Сердюк перечислял взятые трофеи. — Восемь автоматов ППД, то есть, пистолетов-пулемётов того же Дегтярёва и по пять рожков патронов к каждому. По сто двадцать пять патронов, значит. Некоторые рожки неполные, но потом точно посчитаем. Восемьдесят восемь винтовок Мосина, трёхлинеек. По пятьдесят патронов к каждой. Два пистолета ТТ и два револьвера Наган. Патроны к ним. Наконец, тридцать восемь гранат Ф-1 и два бинокля.
— Неплохо, — сказал Нечипоренко, подкручивая усы. — Весьма неплохо. С этим можно воевать. А, как считаешь, Коля?
— Не можно, а нужно, — сказал Максим. — Теперь, когда мы доказали сами себе нашу силу, и у нас появилось оружие, нужно планировать и более серьёзные операции.
[1] Дело к тебе есть, дядька Аким. Поможешь? (укр.)
[2] Смотря какое дело. Мост нужно подорвать? (укр.)
[3] Какой мост? Шутишь, дядя? (укр.)
[4] Шучу, хлопец, шучу. Так какое дело? (укр.)
[5] Партизаны мне нужны. Говорят, ты знаешь, где они. (укр.)
[6] Отведёшь? (укр.)
[7] Это денег стоит (укр.)
[8] Договорились. Когда отведёшь? (укр.)
[9] Да хоть сейчас. Только половину денег вперёд. (укр.)
[10] Держи. Остальные, когда дело сделаем. (укр.)
[11] Часа два ходу? (укр.)
[12] Может, немного больше (укр.)
[13] В темноте проведёшь? (укр.)
[14] Ночь лунной должна быть. Отдыхаем. Как солнце зайдёт, выдвигаемся. (укр.)
[15] Часовые за оврагом. Там ещё пройти нужно с километр, потом сосновый бор, потом уже лагерь. (укр.)
[16] Ну смотри, дядька Аким. Если врёшь… (укр.)
