Барочные жемчужины Новороссии (СИ) - Greko
— Я убедился в справедливости слов Фонтона, что из вас выйдет надежный товарищ. Правильные вопросы. Не ожидал я вознаграждения за испытанные мною лишения, но, видно, ошибся. Мне вы по сердцу. Давайте руки пожмем друг другу.
Я удивленно взглянул на него и протянул руку. Он ее крепко пожал.
— Вы на Кавказе человек новый, и многое вам будет в новинку. Объяснить вам, с чем вы столкнетесь, не хватит и месяца. Тут все не так. Все наоборот. Вчерашний друг сегодня выстрелит вам в спину. Преломивший с вами хлеб сдаст врагам. А ярый враг русских, потерявший от их руки всех братьев, станет вам надежным спутником. В прошлом году на ночевке спросил меня проводник: как ты поворачиваешься ко мне спиной, зная, как я вас всех ненавижу?
— Что, правда спали к нему спиной? — с волнением спросил я.
Торнау лишь кивнул, подтверждая.
— Я ответил ему, что все — в воле Аллаха. Коли суждено мне умереть от его кинжала, к чему противиться? А коли нет, его кинжал воткнется ему в руку или в сердце.
— И он поверил⁈
— Не только поверил, но и оберегал меня все дни, пока мы пробирались по грязной чаще. Потом погиб на переправе. Тут, на Кавказе, все фаталисты!
— Немыслимо!
— Отчего же? Что тут за беда? Жить в безумии — вот наш выбор. Вернее, не выбор. Так решено. Я приехал к вам от моего друга капитана Левашова. Вчера поутру пришел к нему молодой черкес и, ни слова не говоря, попытался зарубить. Капитан бежать, черкес за ним, а следом — солдаты. Стрелять боятся — не дай бог, капитана зацепить. Левашов на ноги крепок, убежал от черкеса. Тогда напавшего и застрелили. А к вечеру приехал отец его. Погрузил тело на арбу. И я с ним проехал часть пути. Спрашиваю: отчего сын кинулся? Ругали, отвечает, меня соседи, что плохо с русскими воюю, стар стал для брани. Вот сын и пошел доказать, что есть еще отвага в сердце семьи.
— Безумие какое-то!
— Может, и безумие. Черкесы тысячу лет воюют — между собой, с соседями, с пришлыми, вроде нас или монголов. В этой постоянной войне не имели они ни времени, ни возможности улучшить гражданское устройство.
— Англичане их прозвали «наши ирокезы».
— Мои офицеры-соратники тоже позволяют подобные сравнения, упоминая индейцев. Не правы ни те, ни другие. Я не философ и не готов судить об уровне их развития. Но уверенно могу заявить: они совсем не примитивные племена. Скорее они застряли в средневековье по уже упомянутой причине. Шашка да ружье — вот и все их богатство. В абречестве — смысл жизни и источник существования. Ничего нет постоянного. Все меняется. Вот был аул — и уже нет, — Торнау указал на догорающие хижины.
— Так к чему плодить новую злобу? — я искренне не понимал, зачем все это нужно русским.
— Уже не остановить кровавого колеса. Они лезли за Кубань и Терек. Мы отвечали. Порою безжалостной рукою уничтожая невинных. Один долг крови накладывался на другой, тот на третий… Уже и не вспомнить, с кого все началось. России им не победить. Но они о том не ведают. В итоге, исчезнут, как гунны, наткнувшиеся в своем бессмысленном беге на Запад на Римскую Империю.
— Но ведь это мы пришли на Кавказ! В смысле — вы, русские.
Эта мысль оказалась для меня самого неожиданной.
Я родился и вырос в Империи по имени Советский Союз. Я привык наслаждаться ее величием. Её крушение стало для меня трагедией. Новая Грузия вышибла меня с родной земли. Вполне логично, что я отождествлял себя с миллионами бывших моих сограждан, забывая о национальности: я думал, как русский, я гордился, как русский, я дышал русской культурой. Вместе с армянами греки составляли две титульные нации в моем школьном классе, а единственный грузин, русский и осетин были национальным меньшинством. И никого это не беспокоило. Если случались серьезные заварушки между молодыми, бились плечом к плечу, не спрашивая, чьих кровей будешь. «Африканское» братство моего тбилисского района было сильнее и значительнее пятого пункта в паспорте.
И вот я неожиданно оказался у истоков будущих трагедий. Пока могу лишь наблюдать и делать выводы. И они меня пугают.
— Хороший у тебя настрой! — вдруг резко он перешел на «ты». — Меня не слушай, один черт — только запутаю. С такими мыслями тебе среди горцев будет легче. Не скажу, что безопасно, но ты им понравишься. Бесстрашие они ценят больше мудрых речей. Они даже смиряются с жестокостями Засса, считая его хорошим воином. В нашем лагере он вызывает больше осуждения, чем во вражеских аулах.
— А какие они, черкесы?
— Чтут законы гостеприимства — особые кунахские стоят рядом с домом хозяина. Там и принимают гостей. К старшим проявляют подчеркнутое уважение. Честь, гордость, отвага, презрение к смерти, решительность и хладнокровье — идеальные воины. Я мог бы тебе, к примеру, сказать, что кабардинец — вероломен, лезгин — воинственен без меры, а медовеевцу плевать, кто перед ним — адых или русский. Но это не так. Все люди разные, и любой может стать тебе предателем или верным другом.
Куда я лезу? Куда? Что за странный мир меня ждет? Нехилая проверка на вшивость.
— Начальство очень на тебя рассчитывает. Поэтому Спенсера никто не станет останавливать. В компании с англичанином тебе будет безопаснее. Это твой первый плюс. Ты грек, а не русский. Греков в горах хватает. И это второй плюс. Мне же, чтобы затеряться в толпе, приходилось намаз творить.
— А ваш пригляд — третий?
— Признаюсь, как на духу. В успех своей миссии не верю. Предчувствия у меня нехорошие. Не уверен, что смогу тебе помочь, пойди что не так. Скорее помешаю или обременю. А ты старайся узнать из первых рук, чем дышат адыхи, убыхи, шапсуги, абазинцы… Так их племена зовутся. Их под сотню. И у каждого свой язык. И вас готовы принять. Слух уже идет по горам. Англичанина ждут. А с ним и тебя, хотя про твою персону пока не ведают. Я постараюсь пробраться поближе к вашей группе. Сам меня не ищи. Не покажусь! Почему-то верю в твой успех, соратный товарищ!
Он тяжело вздохнул, словно не победы мне желал, а на плахе не сдохнуть. Хреновый у него настрой. Не нравится мне. И почему-то кажется, что он и не стремится покончить с войной на Кавказе. Не в том, смысле, что в этой войне — смысл его существования. Как раз напротив: ему, офицеру великой Империи, не по сердцу то, что здесь происходит. Лишь приказ толкает его вперед. Так было до него сотню лет. И так будет еще и еще… Такие Торнау пойдут в Афган, когда кремлёвские старцы решат, что так надо.
Но есть и обратная сторона медали. Чужие планы и расчеты. Не колеблясь и надеясь разобраться, выдал то, что меня и позабавило и насторожило:
— Англичанин, мой спутник, любит цитировать слова своего соратника и покровителя Уркварта: «мы могли бы в любое время и за пустячную цену, благодаря воинственному расположению населения, его нехитрым привычкам и воздержанному образу жизни сформировать и вооружить двести тысяч храбрейших в мире воинов, способных, в случае крайней необходимости, дойти с огнем и мечом до самых ворот Москвы».
Торнау расхохотался в полный голос, впервые привлекая к нам внимание.
— Ох, уж эти англичане! Вечно они выдают желаемое за действительное! Двести тысяч! Да черкесы и двух десятков тысяч не могут собрать. И двух тысяч на долгий срок! С голоду перемрут. Как съедят свой запас, что из дома прихватили, так и повертаются!
— Меня Спенсер просил узнать про настроения среди черноморцев.
— Ну, коль они в иллюзиях мечтают прибывать, скажи им, что казаки спят и видят, как бы из-под руки царя сбежать. И что любят английского короля, что пообещал уже черкесам волю!
— Это же — глупость!
— А они поверят! «Я сам обманываться рад» — это про них, хотя Саша про чувства к девушке писал.
— Саша — это Пушкин?
— Он самый. Гостил у нас месяц во время войны с турком.
Офицер поворошил угли угасающего костра. Его лицо ровным счетом ничего не выражало. Застыло, словно восковая маска. Он неожиданно вздохнул расстроенно и изменяя своему нутру:
— Сумбурная беседа у нас случилась. Два часа промундштучили, а толку чуть. Да, по-иному бы и не вышло. Сказать нужно так много, что лучше промолчать…
