Чемпионы Черноморского флота (СИ) - Greko
— С единорогом можно все порешать.
— Как⁈ Перестрелять обслугу? Это война!
— Можно сделать все проще. Я знаю, как.
— Вот мое слово, Зелим-бей. Ты обещаешь решить вопрос с пушкой и присоединишься со своими людьми, когда мы выдвинемся на правый берег Сочи. Нас поддержит князь Облагу. Если согласен, я тут же отпускаю людей Гечбы.
Правый берег Сочи соответствовал моим планам. Как только привезут лейтенанта Зарина, я планировал решить вопрос с освобождением Рошфора. Если сведения Лавана были верны, нам следовало возвращаться в долину Вайа и оттуда совершить бросок к реке Аше. Раз с Берзегом договориться нельзя, оставалось одно. Лихим наскоком ворваться в аул, где держат кавторанга, и его отбить. Горцы не знали, что такое оборона. Вся их тактика — партизанская вылазка и отступление. Если на аул нападали, оттуда просто все уходили. Потом возвращались и восстанавливали порушенное и сожженное. Я не сомневался, что ночная атака увенчается успехом и пройдет бескровно. Просто ворвемся в аул, найдем Рошфора и сбежим. Никто нам не помешает завершить мою миссию. Таков был план.
— Я согласен, князь Аридба!
… Лейтенанта Зарина привезли через неделю. Тщедушный, узкоплечий и некрасивый, он совершенно преобразился в минуту опасности. Проявил редкое мужество и не сломался, побывав у смерти в руках на борту корвета. Он не сумел взорвать корабль, как планировал. В плен попал в беспамятстве. На рушившейся «Месемврии» что-то на него свалилось и вышибло из него дух.
В плену ему, бедолаге, досталось. В ауле его то и дело притаскивали на пирушки и требовали, чтобы он пил в честь местных князьков. Зарин гордо отказывался. За это ему надевали на шею цепь и приковывали к столбу так, что приходилось стоять на цыпочках, чтобы не удавиться. Мальчишки бегали вокруг, кривлялись, бросались камнями и дергали за цепь.
— Лишь женщины жалели меня и тайком подкармливали, — делился он со мной наболевшим. — Постоянно отталкивая заздравную чашу, я заслужил уважение. Горцы переменили свое отношение. Цепь сняли и лишь заставляли писать письма родным и в лагерь с просьбой о выкупе. Они считали меня важным лицом и хотели непомерную сумму. Все мои уверения, что я беден и живу на одно жалованье, они называли уловкой. Лишь когда ваш жид…
— Джуури. Называй Лавана бэн Бэтуваля джуури. Он горский еврей, и заслужил нашу признательность. Если бы не он, не знаю, сколько бы вам пришлось проторчать в горах.
— Как скажете. Пусть будет джуури. Так вот. Когда он приехал, торговался с горцами два дня без перерыва на сон. По-моему, он просто их заболтал и замучил. В итоге, они сдались, и сделка состоялась. Правду люди говорят: в делах, когда не надо работать руками, жидам нет равных.
— Аполлинарий Александрович! Я же просил!
— Хорошо, хорошо! Джуури нет равных! Я искренне ему благодарен!
— И я! Лаван! Ты мастер! Ты лучший переговорщик на всем побережье!
— С тобой приятно иметь дело, урум! — Лаван с достоинством склонил голову в знак того, что благодарность принята. — Будет нужда, обращайся!
— Непременно, мой друг!
— Куда мы двинемся дальше? — прервал нас лейтенант Зарин. — На мыс Адлер?
— Нет! Выдвигаемся к Соче. Доставлю вас в крепость Александрию. У меня в тех краях остались незаконченные дела.
Наша договоренность с князем Аридба оставалась в силе. У меня были идеи, как разобраться с единорогом, доставшимся убыхам. Но джигетскому князю веры не было. Не даром лев-Аслан Гечба назвал его лисом. От него можно было ожидать любой подставы. Об этом меня предупредил мой друг Маршаний, прибывший из Ачипсоу, чтобы со мной повидаться.
Долго хлопали друг друга по плечам. Вспоминали минувшие дни. Я рассказал про освобождение Торнау. Про роль аталыка медовеевца, князя Карамурзина. Про его поездку в Петербург. Маршаний восхищенно цокал. На прощание мне шепнул:
— Не верь Аридбе! Не поворачивайся к нему спиной.
[1] Кружку М. Орбелиани Грузия обязана двум ярчайшими событиям культурной жизни страны: появлению ведущего литературного журнала «Цискари» ("Рассвет') и грузинской профессиональной театральной труппы.
Глава 15
Вася. Тифлис-Владикавказ, август 1838 года.
О чем в долгом пути могут говорить трое военных? Конечно, о выпивке, бабах и о способах умерщвления человека. О последнем — весьма обстоятельно, со знанием техники дела и на уровне, достойном практикующих хирургов.
Дорохов никак не мог успокоиться. Всю дорогу до Владикавказа, не обращая внимания на местные красоты и угрожающие путникам природные опасности, он вертел в руках Васин «ножик для колбаски» и доставал вопросами.
— Ну, признайся, унтер, прошлое у тебя — разбойничье. Какому нормальному человеку придет в голову таскать с собой этакую страсть? И не рубануть нормально, не проколоть…
— И, правда, Вася, — поддерживал его Лосев, — чем тебе кавказский кинжал не угодил? Красивое оружие и очень опасное. Я видел десятки людей, пострадавших от камы[1]. Раны похожи на те, что производит шашка-гурда. При удачном стечении обстоятельств горец может разрубить череп сверху вниз так, что кинжал дойдет до зубов нижней челюсти, — выдал с циничной солдатской простотой поручик. — Или изрезать-накрошить человека, как свинью. Лезвие рассекает мышцы, оставляя длинные разрезы, и надсекает ребра.
— А удар? Не забывайте про колющий удар! — поддерживал его Руфин. — Горец норовит схватить человека за мундир, пояс или за руку и пробить ему в грудину. Или в бок. Грамотно поставленный удар позволяет проткнуть тело насквозь.
— Удар кинжалом, в отличие от реза, обычно смертелен, — со знанием дела подтвердил поручик. — Я был безусым юнкером, когда на моих глазах чеченец Очар-Ходжи двух наших генералов, Грекова и Лисаневича, заколол. Не зарезал! Не зарубил! Именно заколол! А одного рекрута на фуражировки рубили, рубили — пять ран! И каких! Темя в двух местах пробито до мозговой оболочки. Огромная рана шириною в ладонь и длиною в 12 поперечных пальцев от мышц спины до брюшины. И еще одна — три дюйма под мышкой. Сверх того, рана на спине. И что же? Выжил! Даже после лезгинских кинжалов, которые проникают еще глубже, выживали.
— Не согласен! — не выдержал Вася перекрестного допроса. Он отвлёкся от созерцания суровых скал Дарьяла и припечатал. — Насмотрелся я на атаки горцев. Баловство одно, а не грамотная ножевая работа.
— Это как же? — изумились оба его собеседника.
Окружающая обстановка утверждала обратное. Оказия на Военно-Грузинской дороге ежесекундно ожидала нападения.
— Столько усилий — а толку? Бежит черкес, глазами вращает. Визжит или гикает. Кинжалом или шашкой крутит. А потом раз — на штыках висит, как горшок на заборе.
— Горца черкесом делает не кинжал, а готовность пустить его в ход в любую секунду! А потому он — серьезный противник!
Кому-кому, а Дорохову в быстром натиске не откажешь. Сам проколол шулера в Москве, изволившего насмехаться. За что, собственно, и угодил на Кавказ. Об этом не стоило напоминать, но и забывать не след. Руфин смутился. Ждал намека. Но Вася вел к другому.
— И что? Вся его техника — это быстрое сближение. Удар — рез там или рубка — всем телом. В общем, основа — это бросок навстречу или сбоку, исподтишка. Дилетанты! Партизаны!
— Так! Вот партизанов не трогать! Папенька мой был прославленным партизаном! — встрепенулся Руфин. — И я мечтаю по его стопам пойти.
— Да я против партизан ничего не имею против, — спокойно возразил Вася. — Мне не нравится, когда столько усилий пропадает зря! Дай-ка мне нож, Вашбродь.
Он забрал свой горлорез из рук Дорохова, который никаким пока «Вашим Благородием» не был. По большому счету, он и унтером пока не стал. Ждал бумаги из Петербурга о производстве. Разжалованным требовалось куда больше времени на повышение в чине, чем простому рядовому. Но с учетом его боевого прошлого и отношения к нему старых генералов, все понимали, что его назначение — вопрос нескольких недель. Наверняка, курьер уже мчит с нужной бумагой из ставки государя под Бородино, загоняя лошадей и разбивая в кровь ямщицкие наглые морды.
