Скопа Московская (СИ) - Сапожников Борис Владимирович
[1] Рукопашный бой
[2] Стрелецкие полки со времён Ивана Грозного назывались приказами
[3] Голота — самые бедные среди казаков, часто использовались примерно также как русская посошная рать
* * *
Огарёв видел, кого послали преследовать его стрельцов, и понял, что теперь у них есть шанс добраться до табора. Враг совершил ошибку, и только от головы зависит, станет ли она роковой.
— Первые две шеренги! — проорал он команду. — Стой! Остальные сто шагов ступай, и стой!
Её подхватили сотенные головы с десятниками. Стрельцы разделились, что казалось ошибкой, но Огарёв понимал, только это сейчас и может спасти их. Брось враг в атаку гусарскую конницу, и стрельцам оставалось бы только пятки салом смазать, чтоб быстрее бежать. Воевать против гусарии в открытом поле, без рогаток они, всё равно, долго не смогут. А вот с панцирными казаками вполне можно управиться. Тем более что пищали у всех уже забиты.
— Вторая шеренга! — надсаживая глотку, крикнул Огарёв. — К первой примкнуть! Все вместе, прикладывайся! Фитиль крепи! Полку крой!
Панцирные казаки всё ближе. Они погоняют коней, понимая, что залп даже со средней дистанции, будет стоить жизней слишком многим. Но Огарёв командир опытный, и видит — не успеют добраться даже по этой шеренги. Напрасно сверкают польские сабли, в этот раз им русской крови не напиться.
— Пали!
И словно Господь Бог помог стрельцам. В обеих шеренгах ни одной осечки, все пищали выпалили одним грандиозным залпом, от которого у стрельцов заложило уши, словно из пушек пальнули. Сомкнутый строй окутало вонючее облако кислого порохового дыма, как будто они разом на болоте оказались. А по лаве панцирных казаков хлестнула свинцовая метла, вышибавшая всадников из сёдел. Иные кони, поражённые пулями, спотыкались, падали, казаки летели на землю, прикрывая головы, стараясь выдернуть ноги из стремян. Так есть хотя бы призрачный шанс выжить. Если обезумевший конь будет биться в долгой агонии, а ты не сможешь даже отползти, придавленный его тушей, то можешь смело читать по себе отходную, вряд ли кто опознает тебя в смятом могучим конским телом куске мяса, в котором и пары целых костей не найти.
— Все вместе! — Не успевает рассеяться пороховой дым, а Огарёв уже отдаёт новые команды. — Кругом поворотись! В табор, бегом! Ступай!
И стрельцы, показав спину врагу, бегут прямо на товарищей, стоящих в сотне шагов. Удивительная вещь расстояние, когда бежишь его ногами, кажется, жалкая сотня растягивается и растягивается. Когда же ровно столько же отделяется тебя от врага, он минует её, кажется, быстрее чем сердце один раз стукнуть успевает. Стрельцы второй линии по команде сотенных голов расступились, пропуская бегущих в полном порядке, и снова сомкнули строй, как только последние из отступающих миновали его. Такой манёвр могли провести только стрельцы Московского приказа с их выучкой и стойкостью. Никаких другие пешие ратники Русского государства не сумели бы, просто дисциплины не хватит.
— Вторая шеренга! — сызнова начал Огарёв, единственный из всех, кто остановился.
И снова по команде «Пали!», подхваченной сотенными головами и десятниками, сомкнутый строй стрельцов окутался вонючим пороховым дымом. И ещё одна свинцовая метла прошлась по панцирным казакам.
Будь на их месте гусары, даже два залпа не остановились бы их атаку. Разогнавшись последние рыцари Европы, ударили бы по отступающим, обрушив на них всю мощь своего гнева. Но панцирные хоругви дрогнули, кто-то заколебался, натянул поводья, несмотря на то, что уже все стрельцы, показав спину, со всех ног мчались к лагерю. А ну как ещё какой сюрпризец подкинут кляты московиты. Хорунжим с поручиками пришлось наводить порядок. Московиты же бежали, словно им сам чёрт на пятки наступал, да так оно и было на самом деле. Разъярённые поляки куда страшнее любого чёрта!
Но прежде чем панцирные хоругви, в которых был восстановлен порядок, снова ринулись в атаку, к ротмистрам прискакал гонец от Жолкевского.
— Уводите людей в сторону! — выкрикнул он гетманский приказ. — Гусария в атаку идёт!
Сподзяковский плюнул под копыта коня, процедил сквозь зубы что-то об украденной победе. Однако им с Хвалибогом оставалось только подчиниться. Не сумели добраться до врага, пустить ему кровь, теперь уступай дорогу гусарии. Так уж заведено в Речи Посполитой.
Казалось, земля дрогнула, когда несколько сотен копыт могучих аргамаков разом ударили в неё. Гусария пошла в атаку на отступающих стрельцов. Московиты бежали к лагерю, не помышляя о том, чтобы развернуться и дать хотя бы один залп по врагу. Без своих рогаток и укреплений они слабы, это понимают и их командиры, и потому московиты бегут. Но бежать им осталось недолго, скоро их настигнет гнев божий, имя которому гусария.
— За Господа и святого Михаила! — выкрикнул гетман Жолкевский, опуская копьё. — Сабли на темляк! В копья!
И по его приказу сотни гусарских коней, направляемые твёрдой рукой умелых всадников, перешли на рысь. До бегущих московитов остались считанные шаги.
— В галоп! — скомандовал гетман, и скачущий рядом трубач поднёс трубу к губам, чтобы выдуть звонкую ноту атаки, что станет последним, что услышат московские стрельцы. Но она захлёбывается, тонет в громе пушечного залпа.
Слава Паулинов не зря считался лучшим канониром войске. Он выставил пушки так, чтобы они ударили мимо бегущих стрельцов и отступающих ровным строем наёмников прямо во фланг вражеской кавалерии. Даже немецкий офицер, руководивший огнём четырёх лёгких пушек, притащенных в лагерь, скрепя сердце, отдал их под командование Паулинова, признавая его опыт. И теперь тот показал себя с наилучшей стороны.
Ядра вышибали гусар и панцирных казаков из сёдел, валили коней, ломали несчастным животным ноги. Залп следовал за залпом, обслуга, обливаясь потом, не щадя себя заражала орудия, чтобы те тут же выстрелили, и их пришлось заряжать снова. Но каждый выстрел стоил жизни одному гусару или панцирному казаку, а часто нескольким, когда ядра калечили коней. Тут плотный строй сыграл против ляхов, промазать по нему было просто невозможно.
Гусары без приказа, без труб перешли в галоп, опуская пики для атаки. Они рвались через артиллерийский огонь, не обращая внимания на потери. Они мчались к своей цели, чтобы поразить её, вонзить копья в спины бегущих стрельцов. Покончить с клятыми московитами, чьё упорное сопротивление стоило им так дорого. Не дать им добраться до укреплённого лагеря, ведь выбить их оттуда будет очень тяжело. И обойдётся гетману очень дорого. А значит, надо пришпорить коня, и ударить в пики, смять, растоптать по полю жалкую московитскую пехоту.
И тут сквозь гром орудийных залпов до ушей гетмана и его гусар донёсся непривычный боевой клич.
* * *
Ляхи хороши в атаке, как подсказывала мне память князя Скопина, но долгого съёмного боя могут и не выдержать. Лихие люди они предпочитают наскок, атаку, когда же он не удаётся, отступают, чтобы ударить снова да посильнее. Когда же их самих прижимают и начинается долгое топтание на месте, даже знаменитые крылатые гусары показывают себя не лучшим образом. Нет, конечно же, бой не был лёгким для поместных всадников и наёмников Колборна. Многие из дворян сотенной службы и рейтар были ранены, слишком многие падали из сёдел в кровавую грязь под конскими копытами, чтобы уже никогда не подняться. И всё равно мы смогли сдержать гусар, лишённых возможности атаковать, применить излюбленный приём с безумным натиском. Лишённые поддержки пахоликов, которых порубили и рассеяли рейтары, гусары пятились, их кони плясали, зажатые в тесном пространстве, им не хватало места и они бесились, не хуже своих наездников.
Один такой взбешённый гусар с перекошенным в оскале лицом ринулся на меня. Его здоровенный аргамак наскочил на моего коня, заставив того присесть. Наверное, не устань мой скакун, он мог бы и попытаться сбежать. Даже теперь он присел на задние ноги, поддаваясь силе могучего противника. Воспользовавшись этим, лях, судя по золотой насечке на панцире и шлеме, весьма знатный шляхтич, обрушил на меня свой длинный и тяжёлый палаш. Я едва успел закрыться саблей. Но та уже сильно затупилась в многочисленных схватках, и её клинок не выдержал удара. С неприятным, стеклянным звуком он переломился на две части. Я дёрнулся в сторону, и вражеский палаш скользнул по плечу, распоров опашень и проскрежетав по юшману. Удар был так силён, что кольца полетели в разные стороны, а левую руку пронзила острая боль, от которой не получилось так просто отмахнуться. Пальцы на уздечке свело судорогой, и лишь поэтому они предательски не разомкнулись, выпуская её. А враг уже заносил оружие для нового удара, и мне оставалось лишь уклоняться, надеясь, что кто-то придёт на помощь, спасёт…
