Самый лучший комсомолец. Том третий - Павел Смолин
— Повис, — подтвердил КГБшник. — А что с таким еще делать?
— Церковь — такая же человеческая структура, как и везде, — вздохнул я. — С известным процентом дерьма среди сотрудников. Ничего не поделаешь — человеческий фактор любую хорошую идею испортит. Но это ведь не повод не пытаться делать податному населению хорошо?
— Не повод, — одобрил дядя Герман.
А вот ликвидатор по ночам не храпит — пишем здоровенный «плюс» ему в резюме.
Деревня старообрядцев, в которую мы прибыли ранним утром — еще и восьми нет — мне понравилась аккуратными домиками, ровными заборами, абсолютной чистотой и кипящей на полях работой — пашут по-старинке, на конной тяге, и среди работающих взрослых хватает нашей с Олей целевой аудитории в виде детей и подростков. Вот последнее мне не понравилось — почему при наличии обязательного школьного образования часть податного населения в школу нифига не ходит? Нет, читать-писать и как-то считать-то их, по словам Льва Фомича, местные сами учат, но мы здесь не потребителей выращиваем, а Гомо Советикус — без центрального образования это делать не так прикольно.
Встречать нас никто и не подумал — мы же не званные, пришлось подъехать прямо к полю и мощно ворваться:
— Бог в помощь!
Народ дружно перекрестился двумя перстами.
— С кем можно поговорить на тему жизненного уклада данного поселения? — спросил я.
— Допустим, со мной, — передав ручки плуга, судя по внешнему сходству, старшему сыну, сделал шаг вперед дородный бородатый длинноволосый (общее место для всех местных взрослых мужиков) мужик в старой, но чистой фабричной советской одежде и неизменной кепочке.
— Меня Сережа Ткачев зовут, — представился я. — А это…
— Сашку знаем, третий раз приезжает, — перебил мужик, не спеша протягивать нам руки. — Но нам государства тут не надо.
— Зато государству вы очень нужны, — вздохнул я. — Хотя бы для выплат зарплат, пенсий и устройства детей в школу.
— Сами научим чему надо, — отмахнулся мужик.
— А еще куску необитаемого леса нельзя выделить стройматериалы для строительства нормальной церкви, — выкатил я главный козырь.
— А ты кто такой-то, чтобы церквями распоряжаться? — проявил он недоверие.
Ну откуда меня отшельникам знать? У них не телека, ни радио, ни библиотек. Натурально вне времени и пространства обитают.
Шагнув вперед, вытянулся на цыпочках и шепнул дядьке на ухо:
— А я внук Андропова.
— На жида он похож, — недоверчиво насупился он, осмотрев меня.
— Потому и запретили вывоз из страны икон, — развел я руками. — Потому и церкви потихоньку восстанавливаем. Потому и приравняли все церковные атрибуты к культурно-историческому наследию.
— Не жид, значит? — ухмыльнулся мужик.
— Этнический славянин, — кивнул я.
— А ты, получается, внук? — переспросил он.
— Внук, — подтвердил я. — Поговорим?
— Пожалуй, поговорим, — кивнул он. — Идем.
И мы, покинув поле, двинулись к деревне. Рядом пристроился дядя Герман, а остальные погрузились в транспорт и с пешеходной скоростью покатили за нами. Клоунада да и только!
— Меня Никодимом зовут, — представился спутник. — Диакон местный, если по-простому. И староста.
— Так и понял, — признался я.
— Чего хотел-то? — спросил он.
— Три пункта, — начал я перечислять. — Мы тут неподалеку пчеловодческое хозяйство строим.
— Слыхали, — важно кивнул он.
— Второе — тоже неподалеку, у озера вон там, — указал направление. — Пионерлагерь для детей будем строить.
— Дело благое, — одобрил он.
— Третье — между вашей деревней и лагерем построим ферму по разведению страусов.
— Это такая тварь страшенная, шеястая и на двух ногах бегающая? — уточнил он.
— Из Африки. Птица не хуже любой другой, — развел я руками. — Яйца вот такие, — показал руками. — А еще перья ценные. Ну и ребята из пионерлагеря будут на экскурсии ходить — интересно же.
— А мы тут каким боком? — поинтересовался он. — Выгонять станете — запремся в сарае и подожжем! — даванул взглядом из-под насупленных бровей.
Очень грустный шантаж на самом деле — и запрутся ведь, и подожгут. Сектанты, что с них взять.
— Не, земли хватает, — покачал я головой. — К вам предложение такое — старообрядцы славятся неприятием воровства, алкоголизма и любовью к созидательному труду. Нанять ваших хотел — особенно для страусиной фермы, там народу много не надо — одной большой семьи для всех забот достаточно. Но воровать там даже не легко, а невыносимо-легко — глушь, птичек и яиц много, набрал да неси куда хочешь. Ваши перед искушением устоят, а к другим придется надзирателей приставлять. Пчеловодами тоже ваших возьмем, как и на любые другие работы — но только по доброй воле, силком никого волочь не станем.
— Сладко поешь, — заметил он.
— Только по делу, — покачал я головой. — Никого не обманул, все обещания сдержал.
— Знаем мы ваши обещания, — поморщился Никодим. — Вон была церковь у нас, — указал на печальную, заросшую сорняками кучку кирпичей. — Кукурузник взорвать приказал. Власть сменится — и твою взорвут.
— Если власть сменится, мне либо голову с плеч от греха подальше снимут, либо отправят в глушь почище этой, — пожал я плечами. — Так уж система у нас устроена — живешь, в ус не дуешь, а потом раз — и жить уже нужно по-другому. Типа как стихийное бедствие. Но жить в постоянном ожидании условного землетрясения невозможно. Как там у вас? «Бог дает ровно столько испытаний, сколько человек способен вынести»?
— Не совсем так, но я тебя понял, — перекрестился Никодим. — Страшные у тебя глаза, мил человек, — обратился к дяде Герману.
— Грехов на мне много, — нейтрально ответил тот.
— Убивец твой? — напугал меня вопросом местный поп.
— Не хотелось бы, но, если надо — убивец, — ответил я. — А на тему «доверия»…
— Проходите, — перебил Никодим, распахнув перед нами калитку.
Прошли, оценили пушистость цепного пса, разулись в сенях и вошли внутрь «пятистенка».
— Красиво! — оценил я расписанные изнутри стены.
— Бытовая живопись была завезена на Алтай первыми переселенцами-старообрядцами, расписывавшими стены жилья кустами, «выраставшими» из красочных ярких вазонов, розанами и кругами, — пояснил Александр Игоревич. — Предлагали в краеведческом музее экспозицию оформить — не хотят.
— А можете пару
