Андрей Посняков - Крестоносец
— Здравствия вам, православные, удачной торговлишки.
— И тебе счастия, господине!
Лавочник, до того, словно сытый кот, сидевший на широкой скамье около самой печки, обрадованно вытянул шею:
— Желаешь ли чего купить?
Ратников улыбнулся:
— Посмотрю сперва…
— Смотри, господине. За смотр мыта у нас не берут!
Приказчик — ну, кто еще мог сидеть здесь в лавке, не сам же хозяин, мастер Олифей! — захохотал и, поглаживая объемистый живот маленькими по паучьи проворными ручками, ринулся к другими посетителям: одетой в богатую бобровую шубу девице с круглым несколько дебиловатым лицом, густо усыпанным рыжими веснушками. Поверх расписного платка была надета черная соболья шапка, из чего уже опытный в таких делах Ратников сразу же сделал вывод о социальном положении ее обладательницы: раз соболей хватило только на шапку, значит — из выбивающихся в люди купцов-нуворишей. Позади молодой купчихи шагали две девчонки с большими плетенными корзинками — сенные девки — обе с лисьими мордочками заядлых сплетниц и обожательниц пополоскать грязное белье, в общем — этакий местный аналог поклонниц телепрограммы «Дом-2».
— Здрав буди, боярыня! — оставив Ратникова, низко поклонился приказчик. — Ай, душа моя, боярыня злата-краса, купи-ко что-нить, не пожалеешь!
— Купить? А что у тебя есть-то? — купчиха ухмыльнулась и обернулась к девкам. — Ась? Тут что-нить торгует он, али как?
Девки разом поклонились:
— Торгует, матушка!
— Ну, тогда будем смотреть. Чего нам надоть-то?
— Гребни, матушка, надоть, — охотно, наперебой, принялись подсказывать девки. — И браслетов бы, и бисеру…
— Бисеру… А есть он тут у них-то?
Бисеру в лавке не оказалось, но ушлый приказчик этим вовсе не обескуражился, принявшись с недюжинной силою втюхивать покупательнице какие-то стекляшки:
— Гляди, гляди, краса-боярышня, эвон, как солнышко-от, на браслетке играет? Ась? Хорошо?
Кроме продукции стеклодувного производства — дешевых браслетов, гребней и бус — в лавке еще продавался разного рода плетеный лыковый ширпотреб: кошельки, лукошки, лапти. Плести лапти, кстати, было довольно выгодным делом, причем не столько зимой, сколько летом, когда хороших лыковых лаптей едва хватало на две недели носки. Зимой, конечно, сия обувка носилась подольше — снег кругом, мягко.
— А нам бы, слышь-ко, паря, таких бы браслеток, что на немецком дворе продают, — одна из сенных девок, рассмотрев предложенные товары, презрительно фыркнула. — А то ведь простые они у тебя какие-то! Такие и нам-то надеть стыдно, не то, что хозяюшке… ну, разве что на вервицу дюжину… Аль как?
— Дюжину на вервицу?! — приказчик, похоже, был оскорблен в лучших своих надеждах. — Да вы что! Да таких и цен-то нет.
— А на немецком дворе, говорят, есть, — упрямо заявила девка. Ее хозяйка — купчиха — захохотала:
— Ты, паря, как ни старайси — а мову Марфутку не омманешь!
— Да что ты, боярыня-краса, нешто мне нужно обманывать?
— Эгберт-стеклодув, немец, чай, не у вас на усадьбе работает? — услыхав про немцев, вовремя ввернул свой вопрос Михаил. — Молодой такой парень… с ним еще один — Максимус.
— Не, — оскорбленно отмахнулся лавочник. — Немцев у нас никаких нет, ни молодых, ни старых. Да нешто свои, православные, хуже сделают? Да ни в жисть! Токмо лучше!
— Жаль, жаль, — с видимым сожалением покивал головой Ратников. — Будем искать. Боярышня-краса — у тебя на примете нет ли мастера стеклодува — немца? Тут девки твои про немецкий двор говорили… Это какой двор, орденский?
— Не, милостивец, — остроносая Марфутка ухмыльнулась. — Рижский.
На подворье рижских купцов Михаил уже заглядывал и раньше, а потому продолжение завязавшейся беседы не вызывало у него никакого интереса.
У него-то не вызвало… Но вот у сенных девок…
— Ай, господине! Чи вы из бояр, аль из торговых гостей?
— Из гостей, — ухмыльнулся Миша. — Только не из торговых.
— Это как же?
— А так.
Ратников хотел уже удалиться — делать ему, что ли, нечего, как только языки зря чесать… Да вдруг подумал, что зря он пренебрегает этаким вот информационным кладезем… который явно можно было превратить в неудержимый поток.
— Вот что, девушки, — обернувшись на пороге, Миша игриво подмигнул сенным. — Мне бы совет ваш нужен… и матушки вашей, боярышни-красы… Жизнь свою расскажу — может, что и присоветуете?
И действительно, ну, как раньше-то в голову не пришло — браслетики да стеклодувов искать — куда как легче именно с помощью лиц, стеклянным товаром дюже интересующихся, сиречь — через небогатых девок.
Распахнув шубу — что-то стало жарковато, — Ратников встал у крыльца, дожидаясь…
Первой вышла боярышня… тьфу ты — купчиха … за ней — девки. Тут же, откуда ни возьмись, подкатили и сани с возницей:
— Садись, матушка!
— Погодь, Варфоломейко…
Одна из девчонок что-то зашептала на ухо своей хозяйке, время от времени азартно поглядывая и кивая на Михаила… вроде бы как безразлично смотрящего в небо.
— Эй, мил человек… Хозяюшка наша тебя послушать хочет. Пойдем-ка, эвон, туда, на солнышко.
Ратников спрятал улыбку:
— Как скажете, девчонки, как скажете!
Сани поехали впереди, девки — и Михаил — зашагали за ними. Выбрались на самый берег, почти перед самым монастырем, остановились — ах, как сверкало солнце! Невдалеке, на залитой льдом горке, веселясь, каталась ребятня.
— От и мы раньше тако… — неожиданно с грустью протянула одна из девок. — Но тут же опомнилась. — Ну, что, матушка? Тут слушать будем?
— Тут, — поудобнее устраиваясь на соломе, купчиха требовательно взглянула на челядинок. — Орешек-то каленых не забыли?
— Не забыли, матушка!
Девки — по очереди — начали щелкать орехи. Просто бросали их горстями в рот, выплевывали шелуху, лущили и — уже очищенными — с поклоном протягивали хозяйке.
Та ела да слушала, временами блаженно щурясь, словно нагревшаяся у печки кошка.
А Миша уж не терялся, растекался мыслию, точнее — словами, по древу, рассказывая мелодраматическую историю в духе женских романов: о том, как бросила его неверная возлюбленная, сбежала с заезжим стеклодувным подмастерьем, кстати говоря — немцем.
— Ай-ай! — качали головами девки.
Купчиха тоже дивилась:
— Нешто так может быть? Чтоб прямо на глазах… в постелюшке… Ох ты, Господи, грехи наши тяжкие! И слушать-то такое стыдно… Да ты говори, говори, мил человек, чего замолк?
Михаил и продолжил, насыщая историю несчастной любви различными эротическими подробностями…
— Прихожу как-то в хоромы… а они — там! Нагие! Он — лежит, а она…
— Ой-ой-ой! Вот курвищи-то!
Девки стыдливо краснели, а глазки-то были масляными!
А купчиха, ну такое впечатление, возбудилась, словно от порнофильма — вот-вот бросится!
— Ну, а дальше, дальше-то что? Не томи, сердечный!
— Дальше? — Ратников многозначительно усмехнулся. — А дальше будет, как на след полюбовничков выйду… Уж погляжу! Ужо, сладко-то им не придется!
— Ой, господине… ты это… полегче, полегче…
— Да уж… ужо, в монастырь спроважу!
— От, это верно! А только как ты их найдешь-то?
— Прослежу. Помните, говорил про браслетики? Стеклянные такие, желтенькие?
— Ну!
— Вот, по ним и прослежу. И вы мне в том поможете!
— Мы? А как?
— А слушайте…
Проинструктировав неожиданных волонтерок, Ратников довольно подпоясался и, подумав, решил еще раз пройтись по торговой площади в надежде, что, может быть, и самому повезет — или браслетик увидит, или вызнает что-нибудь.
Шел, можно сказать, гоголем — фу-ты, ну-ты — шапка на затылок, орешки каленые пощелкивает — молодая купчиха угостила, верней — ее девки. Шел, шел, приценивался, приглядывался… и нарвался… Сам даже поначалу не понял, чего это на него монах орденский выпялился, словно баран на новые ворота? Сутулый такой монах, худой, со смурным подозрительным взглядом, больше подходящим какому-нибудь полицейскому детективу, нежели божьему человеку.
— Хальт! — вдруг закричал монах, словно ударенный током. — Хальт! Держи его!
Вот тут-то Ратников его и узнал — брат Дитмар. От которого убег еще по осени, в бурге, точнее сказать — уехал на машине.
А орденский монах уже ухватил беглеца за пояс и вовсю звал кнехтов. А те — кнехты — вот они, тут как тут — целое «копье», человек с дюжину. С копьями, с мечами… Вызверились — ату, мол его! — бегут, суки!
Миша, конечно, не долго думал — намахнул крестоносному братцу в морду, наотмашь кулаком, от всей души!
Тот так и улетел за рядок, сбивая наваленные на прилавке горшки и кувшины. Хозяин — горшечник — тут же заругался, наподдал незадачливому монаху еще — нечего чужие горшки бить! Хоть и немец — а нет такого закона!
