Имперский повар 2 - Вадим Фарг
Все трое тут же прекратили работу и уставились на меня с любопытством.
— В общем, наши отцы города решили, что одного только моего проекта для народного счастья маловато. Народу, кроме хлеба, требуются ещё и зрелища. Поэтому прямо сейчас на площади, помимо нашего стального красавца, работяги спешно сколачивают сцену.
— Сцену? — Настя удивлённо моргнула, вытирая мокрые руки о фартук. — Зачем ещё сцену?
— А затем, моя дорогая сестрица, — я напустил на себя важный вид, словно зачитывал императорский указ, — что на этой сцене будут выступать приглашённые знаменитости. К нам едет целый вокально-инструментальный ансамбль. Называются… — я сделал паузу, пытаясь вспомнить, — «Зареченские зори».
Я ожидал чего угодно: вопросов, смешков, скептических ухмылок. Но то, что произошло дальше, не укладывалось ни в какие рамки.
Едва название группы сорвалось с моих губ, как Настя и Даша издали такой пронзительный визг, что я чуть не подпрыгнул на месте. Они вскочили, схватились за руки и начали подпрыгивать на месте, как две сумасшедшие козы.
— «Зори»⁈ К нам приедут настоящие «Зареченские зори»⁈ — верещала Даша. Её щёки вспыхнули так, что могли бы составить конкуренцию углям в мангале. — Настя, ты это слышала⁈ Сами «Зори»!
— Не может быть! — вторила ей моя сестра с таким восторгом, будто я объявил о полной отмене всех налогов и наступлении вечного лета.
Мы с Вовчиком ошарашенно переглянулись. На его усыпанном веснушками лице застыло точно такое же тупое недоумение, как, я уверен, и на моём. Два мужика, один большой, другой маленький, молча пялились на это безумие и абсолютно ничего не понимали.
— Я что-то пропустил? — осторожно поинтересовался я, когда припадок фанатской радости немного поутих. — Это же просто… ну… мужики в расшитых рубахах. Поют про то, как хорошо колосится рожь. Чему так радоваться?
Даша резко обернулась ко мне. Её зелёные глаза метали молнии. Вид у неё был такой, будто я только что оскорбил её самые светлые чувства, пнув ногой котёнка.
— Ты что, Игорь⁈ Ты совсем не понимаешь⁈ — она всплеснула руками. — У них же солист! Валерий!
— И? — я вопросительно поднял бровь. — Этот Валерий что-то особенное? Может, он взглядом мясо до нужной прожарки доводит? Или огнём дышит? Кстати, про огонь… После них ещё какой-то фокусник-пиромант будет выступать. Обещали огненное шоу, фейерверки и всякое такое.
Но про фокусника уже никто не слушал. Всё внимание было приковано к таинственному Валерию.
— Он красавчик! — мечтательно выдохнула Настя, прижимая ладони к сердцу. — У него такие волосы… светлые, длинные, прямо до плеч. И глаза голубые-голубые, как чистое небо! А голос! Когда он поёт свою «Ивушку плакучую», все девчонки в зале просто плачут от счастья!
— Он мечта! — с придыханием подтвердила Даша, закатывая глаза к потолку. — По нему все в городе с ума сходят! Я в прошлом году на День города только ради него и пошла, чтобы хоть одним глазком взглянуть!
Я снова посмотрел на Вовчика. Тот пожал плечами с таким видом, будто говорил: «Шеф, я тут вообще не при делах, я картошку чищу». В его глазах читалось полное безразличие и к ивушке, и к её плаксивому исполнителю. В этот момент я понял, что между мужской и женской частью нашей команды пролегла бездна непонимания. Мы были с разных планет.
— Ясно, — протянул я, поднимаясь со стула. — Значит, завтра у нас двойная касса. Одна половина города придёт за мясом, а вторая — послушать Валерия. Главное, чтобы его поклонницы в порыве экстаза не опрокинули наш мангал.
Спорить с девичьими восторгами — бесполезное занятие. Это как объяснять кошке, почему нельзя точить когти о новый диван. Пусть себе визжат от радости. У нас, мужиков, дела и поважнее. У нас есть мясо. И есть огромная железная машина, которая это мясо приготовит.
* * *
Далеко-далеко от центральной площади, где вовсю кипела работа, был в Зареченске один уголок, про который даже Бог, казалось, забыл. Пыльный, заваленный всяким хламом склад, принадлежавший семейству Алиевых. Под самым потолком было пробито одно-единственное окошко, грязное донельзя, через которое сочился жиденький лучик света. В этом луче, как в театре, и стояли две фигуры.
Первым был Кабан. Он скрестил на груди свои ручищи, похожие на два свиных окорока, и с нетерпением переминался с ноги на ногу. Его бритая голова блестела от пота даже в этом полумраке, а лицо было хмурым, как небо перед грозой.
Напротив него, лениво прислонившись к стене, стоял Аслан.
— Ну, долго мы тут киснуть будем? — пробасил Кабан, нарушая тишину. — У меня дела, между прочим.
Аслан даже не шелохнулся. Он медленно, словно делая одолжение, сунул руку во внутренний карман своего потрёпанной кожанки и вытащил оттуда маленький тёмный пакетик. Не глядя, он швырнул его Кабану. Тот неловко подставил свою лапищу, и мешочек, стукнувшись о пальцы, шлёпнулся в кучу пыли и опилок у его ног.
— Рукожоп, — злобно прошипел Аслан. — Подними. И отряхни с него эту грязь, идиот!
Кабан крякнул, нагнулся и поднял пакетик, отчего в воздух взметнулось целое облако пыли. Он неуклюже похлопал по нему ладонью, пытаясь счистить грязь.
— Да не на меня тряси, придурок! — Аслан брезгливо отступил на шаг. — Совсем мозги отшибло?
Кабан внимательно посмотрел на пакетик, но так как рентгеновским зрением не обладал, лишь пожал плечами.
— Это отрава или какая-то другая хреновина? Я-то думал, хозяин поварёшку того… пришить велел.
Аслан криво усмехнулся, обнажив ряд жёлтых от табака зубов.
— Хозяин не такой дурак, как некоторые, Кабан. Убить — это шумно и грязно. Нет, мы сделаем веселее. Гораздо веселее.
Он подошёл вплотную, и его голос стал тихим и едким, как шипение.
— Это не яд. Это кое-что похуже. Это самое сильное слабительное, какое только можно достать в этом городишке. Ты просто представь себе картину завтрашнего дня. Весь город, все эти важные господа припрутся на этот дурацкий праздник. Будут лопать его стряпню, нахваливать, в ладоши хлопать. А через часик… они все будут проклинать тот день, когда на свет родились! Будут выть, держась за животы и ища, куда бы приткнуться! Его просто засмеют. Над ним будут ржать все! Дети, бабы, мужики! После такого позора он сам из города сбежит, поджав хвост, как побитая шавка.
На лице Кабана медленно, очень медленно, начала расползаться такая же мерзкая, понимающая ухмылка. До него наконец-то дошло. Допёрло. Он представил себе эту картину, и ему стало хорошо. Это была месть в стиле Алиевых — а унизить, растоптать, вывалять в грязи с головой.
— Ы-хы-хы, —
