Белая ферязь (СИ) - Щепетнев Василий Павлович
А как же революция?
А так. Была в пятом году. И возможность ее сохраняется. Вот и думаю о ней.
А как же Великая война?
И войны всегда боятся нормальные люди. Это только поначалу всенародный подъем, уря-уря, даешь Варшаву, дай Берлин! Иди, возьми.
А как же выстрелы в Сараево? Подождем лета четырнадцатого, посмотрим.
А Седов? А вот это узнаем скоро, Колчак идёт к Новой Земле.
А как же мои рисунки? Сказки? А никак. Всякий ребенок сочиняет сказки. А способности к рисованию у Романовых есть, взять хоть дедушку Александра Александровича, хоть тётушку Ольгу Александровну. Да и сёстры рисуют. Просто меньше, чем я. Дремали, дремали во мне таланты. А теперь проснулись. Наверное, что-то, напротив, уснуло, ведь говорит же Ломоносов: если в одном месте прибавилось, в другом непременно убавилось, да. Ну, а Седов — он же тайны из экспедиции не делал, напротив, раздавал интервью налево и направо, с описанием планов, маршрута. Я и запомнил. Всей моей заслуги — организовал сбор средств. С помощью ma Tante и остальных.
Посмотрим.
А пока будем жить и веселиться. Нет рока. Нет неизбежности. Будущее в моих руках.
И я пошёл веселиться. То есть просто гулять по «Штандарту». В сопровождении дядек, Андрея и Клима. Им-то «Штандарт» знаком, а мне одному недолго и заблудиться.
Иду неспешно, уже привык — сорок пять шагов в минуту. Я, понятно, в матросском костюмчике, но не таком, в каком обычно ходят — короткие штанишки, и рубаха легкая. Штаны полномерные, рубаха просторная, под ними — налокотники и наколенники. А на ногах берцы, летние, белые, лёгкие, но прочные. А на голове колониальный шлем, пробковый. Для лета в самый раз. Народ привык, никто не пялится. Что с ребенка-то взять?
Прошли на верхнюю палубу. Один полный круг — шестьсот шестьдесят шагов. Моих шагов, мелких, вальяжных. Пятнадцать минут. На самом деле больше: я время от времени беру у дядьки Клима морской бинокль и смотрю на берег. Но руки быстро устают, изображение дрожит, я возвращаю бинокль и продолжаю путь. Нужно мне что-нибудь детское, легкое. Но я же не настоящий моряк. Я моряк дачный.
И вообще, зачем мне личная яхта? Если вдруг захочу съездить частным образом в Лондон или Рим, то куплю билет на лайнер. Первым классом — очень и очень комфортно. Вопросы безопасности? А я инкогнито. Даже без титула. Господин… господин Симоненко, вот. Никакому анархисту в голову не придет, что наследник путешествует, как обыкновенный мещанин. Сын сахаропромышленника, которому отец в награду за окончание гимназии с отличными знаниями при прилежном поведении подарил поездку первым классом.
Я гулял, мечтал, понимая, что мечты эти — малосбыточны. Сначала нужно дожить до шестнадцатилетия. А там, поди, навалятся заботы такие, что поездка в шхеры будет казаться лучшим отдыхом.
Правда, в юности Papa попутешествовал. Даже в Японии был, варварской стране, где дикие полицейские так и норовят огреть мирного путешественника саблей по голове. Но у Романовых головы крепкие. Однако я вряд ли перенес бы подобное. Да, вряд ли. Потому под пробковым шлемом у меня стальная прокладка, небольшая, пятимиллимитровая. Мы не в Японии, но мало ли…
Нет, со стороны экипажа угрюмых и злобных взглядов я не вижу. С чего бы им быть? И люди проверенные, и служба не из самых тяжелых, и довольствие особое, гвардейское, а уж об офицерском мордобое вообще смешно слышать, это исключено абсолютно (хотя в «Правде» и пишут о невыносимых тяготах моряцкой жизни на царских яхтах). Служить на
«Штандарте» считается и большой честью, и большой удачей. На «Штандарте» вообще экипаж один к одному — высокие, здоровые, сильные. Одно слово — гвардейский экипаж!
Урок броненосца «Потёмкина» даром не прошёл: время от времени Papa обедает вместе с нижними чинами. Вот так запросто, садится за стол и обедает. Справа нижний чин, слева нижний чин, напротив нижние чины, а в центре — Papa. И ест, понятно, из общего котла. Отец матросам, так сказать.
Но ведь злодеи могут, могут распропагандировать человека, заставить угрозами, или просто подкупить? Могут! И потому рядом со мной дядьки. И пробковый шлем на голове. А рядом с Papa — вестовой Загоруйко, два метра три сантиметра. Он однажды в цирке боролся против самого Поддубного. Из публики, желающий. После получасовой схватки было решено засчитать ничью. Ну, может быть, может быть…
Так и живем.
Я тоже подумал пообедать с нижними чинами, но решил, что это чересчур для меня. Я скоромного не ем, а экипажу даже в дни поста разрешено мясо, судовой священник благословляет: моряку нужна сила, а пост — это не диета, пост — это очищение души.
Поэтому после прогулки я вернулся в свою каюту. К варёной свекле и черешне. Небольшой перекус. Витамины, микроэлементы. Откуда я это знаю, если никакого двадцать первого века не было? Сам придумал. Или слышал. Их, витамины, открыл наш человек, Казимир Функ, варшавский еврей. В эмиграции, само собой.
Эх…
Нужно и с этим что-то делать. Где-то я читал теорию обеднения урана. Если взять урановую руду, то содержания урана в ней очень невелико. А содержание урана-235, того самого, и вовсе ничтожно. Чтобы выделить его из общей массы, нужны усилия и усилия. Но без этого ничтожного по количеству урана-235 оставшееся вещество резко теряет в ценности.
Так и с нацией: для её обесценивания достаточно лишить её ничтожной по численности, но чрезвычайно важной активной части.
Что, в общем-то, и происходит на наших глазах под крики «Пусть катятся, без них воздух будет чище!»
Мдя…
Глава 19
4 июля 1913 года, четверг
После дождичка
Мечта моя сбылась: «Штандарт» пришёл в Ревель. Заграница! То есть для меня из двадцать первого века заграница, а сейчас, в одна тысяча девятьсот тринадцатом Ревель вполне себе наш город. Город Российской Империи. Мама побывала в нём школьницей, в советской время, и всегда, когда речь шла о сказках, говорила что лучшая сказка — это Таллин, жаль, теперь в него из России не попасть, Эстония — очень недружественная страна.
В двадцать шестом году двадцать первого века не попасть, а в тринадцатом году двадцатого — запросто.
И я попал.
Вот и погляжу.
День мы проводим врозь.
Утром был дождик, но лёгкий, пустячный. После завтрака прекратился, и небо стало синим, а солнце — ярким. Балтика!
Рара перебрался на крейсер Рюрик, будет наблюдать учебные стрельбы. Остальные наши пока остаются на «Штандарте» — в Ревеле они уже были. А меня одного отпускать на берег не хотели. Как так — одного?
Да я один тоже не хочу, отвечал я. Со мной поедет дядька Клим.
Этого мало, сказала Mama. Дядька Клим не обладает в глазах властей достаточным авторитетом.
А ещё со мной будет мсье Пьер, швейцарский подданный.
Уже лучше, сказала Mama, но всё-таки не то.
А я? Разве я сам не авторитет для властей? Я — цесаревич. Второе лицо Империи!
Но ты же хочешь сойти на берег инкогнито, с секретным предписанием, спросил Рара — разговор этот был вчера.
Ну да.
Тогда для окружающих ты будешь гимназистом-приготовишкой. Согласись, маловато для властей.
Пришлось согласиться.
И мне выдали в сопровождающие Николая Павловича Саблина, Российского императорского флота капитана второго ранга. Это вам не гимназист!
Николай Павловича я, конечно, знал. Он и за столом с нами не раз сидел, обедал или ужинал, и много чего нам рассказывал. Особенно интересными были рассказы о Цусимском сражении, и о китайском восстании ихэтуаней. Он не книги пересказывал, он сам был и в сражении, на крейсере «Алмаз», и в Китае. Понятно, что версии его были приглаженными, щадящими чувства дам и детей, но всё равно было не по себе. Стреляешь, стреляешь по японским крейсерам, а проку чуть. Но «Алмаз» — крейсер лёгкий, скоростной, хоть и не бронированный. Потому и не бронированный, что скоростной. Прорвался во Владивосток. Сумел.
