Прорвемся, опера! Книга 3 (СИ) - Киров Никита
— И он пустил к себе сразу двух почтальонов? — я помотал головой. — Человек, который торгует наркотой у себя дома, не понял бы подвоха? Нет, нам чего-то не хватает.
Не сходится пока всё, картинка не собирается. Кино ещё не крутится. Следак же нахмурился, он будто уже всё для себя решил.
— Короче, — Кобылкин перешагнул через тело и сел за стол. — Вот про Кащеева, может, ты и прав… Хотя колоть его всё равно надо на эту мокруху, вдруг сообщник был, такой же сумасшедший сектант? Да и ясно, что он что-то употребляет, мозги-то варёные у него совсем. Сегодня заявку сделал, завтра привезут его из СИЗО, мы его и раскрошим. Ну, найдём, мужики, и второго, и вы палки срубите, — бодрым голосом произнёс он, — да и я в накладе не останусь. Короче, рабочая версия — убийство совершено группой лиц, один из них задержан, проверяем его причастность. Так, — следак огляделся, — надо здесь всё перевернуть, найти наркоту, если её не…
— Эй! — раздался крик из дальней комнаты. — Смотрите, чё здесь!
Вопил Кирилл из спальни, мы сразу направились туда. Дом, само собой, мы уже оглядывали бегло, едва только вошли, но осмотреть всё целиком у нас времени не было. Пока мы говорили, криминалист обходил помещения, делал снимки, затем вошёл в спальню — и уже там заметил, что под покрывалом что-то топорщилось. Он не удержался, сдёрнул, а когда увидел, что там, то позвал нас.
«Крёстного отца» смотрели многие, вот и мне сразу вспомнилась знаменитая сцена, где мафия, запугивая киношника, подложила ему в постель голову любимого дорогого скакуна. А здесь была всего лишь убитая курица. Голову ей отрезали, грудь рассечена, простынь в крови. Вокруг неё кто-то грубо и неровно нарисовал круг её же кровью и какие-то значки.
— Сфоткай, Кирилл, — тихо попросил Якут. — И показать бы надо, кто разбирается, понять, что это значит. Вот же блин, всю стройную версию тебе сломали, — он с усмешкой глянул на Кобылкина.
— Детские игры это, — парировал тот. — Может, убитый сатанизмом увлекался? Модно же. Кстати, у Кащеева книги такие лежали, и сообщник у него есть, как я и говорил.
Кобылкин очень уж горел желанием приобщить Кащеева к этому делу, и про книги вспомнил, да и про удавку тоже. Другие версии ему уже не казались стоящими внимания.
Шарф мы отправляем на экспертизу, на удавке могли остаться волокна от него. Мохеровые шарфы оставляли после себя кучу волосинок. Следы на шее тоже будут проверены, в итоге станет известно, та ли самая это удавка, которой задушили Фёдорову, или нет, и от этого уже можно будет отталкиваться.
А вот наркоту мы так, сходу, не нашли, надо переворачивать весь дом и простукивать стены в поисках тайников, всё-таки вряд ли наркобарыга хранил бы товар на видном месте. Надо искать нычку.
Уже несколько убийств — задушенная медсестра, найденный в собственном доме наркоторговец и второй наркобарыга, которого вчера забили битами. Ну, все три убийства — точно не в одной серии, хотя связь есть у Фёдоровой и сегодняшнего трупа. Ну а то, что кто-то избавляется от наркоторговцев, заметно слишком явно.
В этих делах пока не просто много белых пятен, почти все они — сплошное белое пятно с редкими вкраплениями хоть какой-то информации. Надо много работать, постепенно заполняя пустое пространство фактами.
— Что думаешь, опер? — спросил Якут уже в машине.
— Да вот обо всём и сразу, — признался я. — Как думаешь, Сергеич, у Кащеева были враги, чтобы его подставить по-крупному?
— А, ты про улики? — он нахмурил лоб. — Ну, как-то уж слишком сложно и натянуто. Но те серёжки к нему не сами пришагали, это точно. А почему думаешь, что подстава?
— Ставлю себе гипотезы, сам же их и опровергаю, — я сел поудобнее и посмотрел в окно на заснеженный город. — Кащеев всё равно не безобидный озабоченный задрот. У него и первая ходка, что напал на женщину, изнасиловал и придушил. Мог и убить, если бы она не вырвалась в конце.
— Что есть, то есть, — подтвердил Якут.
— Я скоропалительные выводы не делаю, у меня нет такого, что надо бежать и кого-то обвинять. Но и сразу оправдывать преступника, едва что-то не сходится, у меня привычки нет. Медсестра та была нетронутая в сексуальном плане, но откуда мы знаем, что он не пытался её снасильничать, но случайно придушил — и убёг сразу, когда понял, что натворил?
— Потому что душили с целью убить, — твёрдо сказал Филиппов. — Я видел фотку в ОПД. Когда в процессе износа душат, всё выглядит иначе, а я уж насмотрелся на такое. Тут целенаправленно убивали.
— Вот именно, — согласился я. — Кащеев — человек опасный для окружающих, но вот сейчас случай у нас сложный. Как бы не проморгать кого-то другого, пока мы на этого все грехи свешиваем.
— Работаем, — Якут пожал плечами и повернулся вперёд. — Ваську надо будить, а то уже несколько мокрух, а у нас по ним ничего нет конкретного. Пусть не отлынивает.
Ехали мы как раз к Устинову, проверить, сильно ли он загулял, раз не пришёл на работу. Да и Маратыч просил. Пил Василий Иванович регулярно, но чтобы пропасть без весточки — такое случалось крайне редко.
Доехали до пятиэтажной хрущёвки, Якут внимательно осмотрел окна на третьем этаже, сощурив глаза, и походил под ними внизу, внимательно оглядывая землю.
— Да он как-то туфлю в окно выкинул, — пояснил он. — Разбил стеклину, хорошо, что лето было, а то в это время года задубел бы.
Обуви на улице не встретилось, но зато мы нашли старую кеду в подъезде как раз между вторым и третьим этажом, Якут её захватил. Деревянная дверь была заперта, но Филиппов умело приоткрыл коробочку с кнопкой звонка и вытащил запасной ключ оттуда.
Дверь открылась со скрипом, свет внутри не горел, мы вошли, я нащупал старый советский выключатель и передвинул рычажок. Вскоре послышался лёгкий топоток, нас прибежала встречать лохматая чёрная кошка давно погибшего важняка Рудакова, которая так и жила у Василия Иваныча. Кошка покрупнела с последней нашей встречи, пушистая шерсть лоснилась, вид сытый и довольный. Чуть раскосые жёлтые глаза уставились на нас.
— И где твой хозяин? — спросил Якут у кошки, хотя это было понятно и так.
Из комнаты доносился богатырский храп, там же был включен телевизор. Мы прошли туда. Устинов дрых на диване, раскинув руки и ноги во все стороны, и от него сильно несло перегаром. Кошка запрыгнула к нему на грудь, пободала в лицо и укусила за палец, когда он на ощупь, не открывая глаз, пытался её согнать, при этом она громко мурчала, едва ли не громче, чем храпел старый опер.
По ящику, старому советскому телевизору «Рубин», шла передача «Брейн-ринг», что-то вроде «Что? Где? Когда?», но с двумя командами в одном зале, а так всё то же самое, череда заумных вопросов, да и участники, по сути, были что там, что здесь одни и те же. Я повернул выключатель, вырубая технику. Устинов всхрапнул громче.
Выпил он немало, батареи бутылок стояли повсюду. Похоже, совсем не ест, только пьёт, даже кошка у него явно питалась лучше, чем он сам. В комнате такой типичный холостяцкий беспорядок, но и не бичарник, иногда, видно, Василий Иваныч убирался или, скорее всего, приглашал кого-то.
На ковре висели два фотоснимка, на одном, чёрно-белом, парень в советской военной форме и тельняшке, с автоматом в руках, похоже, на присяге. А как похож на Устинова, должно быть, это и есть его погибший в Афгане сын. На втором снимке, с полароида, была девушка в джинсовой куртке, стоящая на фоне набережной в другом городе, судя по зданиям позади — в Питере. Вот это и есть дочь, которая с отцом не общается. Живот у неё на фото округлый, уже беременная. Год выведен внизу фиолетовым фломастером — 1993.
Якут прошёл на кухню, вернулся оттуда с бутылкой пива и чайником, из которого налил воды в стакан, стоящий на столе, заваленном бумагами и газетами.
— Васька, вставай! — крикнул он. — Лечить тебя будем!
— Уйди, — пробормотал Устинов сквозь сон. — Не хочу ничего. Идите все на…
— Работать надо, — перебил Якут, не давая ему договорить. — А то чем кошку кормить будешь? Она тебе уже пальцы жуёт.
