Гридень. Начало (СИ) - Старый Денис
— Найду, — сквозь зубы, нехотя сказал Иван Ростиславович.
В этот момент князь более всего хотел сам обнажить меч и покарать преступника, того, кто преступил через клятву, нарушил ее. Ивану было больно думать, что его жизнь резко стала ухудшаться из-за какого-то там сотника.
Уже уходя, сотник Богояр и бывший его некогда князем, Иван, столкнулись у дверей. Как будто специально, но охрана стала выводить двух просителей одновременно.
— Князь, если в Круг со мной войдут Боромир, али Вышата, то великий князь узнает о твоем вероломстве и что более трех дней ты выводил кипчаков к меже Галича, как твои люди убили половецкого бека, все узнают. Ты мне дай Мирона, вот с ним я хочу поквитаться за Агату, — скороговоркой говорил Богояр, пока два врага, это с сегодняшнего дня, уже точно, протискивались в неширокие двери в палаты.
— Ничего не закончиться и если ты одолеешь в Круге. Нынче власть киевского князя слабая, за стенами города ее, почитай, и нет вовсе. Так что хоронись, Богояр. Был ты мне товарищем, стал врагом лютым, — сказал Иван Ростиславович, рванул вперед, лихо растолкал великокняжеских рынд и вышел из палаты.
— Эх, князь… Сам жалею, да поздно, — тихо, только для своего слуха, произнес Богояр. — Но ты еще не знаешь, что ждет тебя тут, в Киеве.
Глава 16
Почти что сладкий сон, был прерван шумами и воззваниями всех десятников срочно идти в горницу князя. Отряд арендовал постоялые дворы, но сам князь Иван Ростиславович решил, видимо, подчеркнуть свой статус и поселился отдельно. Он, со своими телохранителями, занял усадьбу рядом.
Это был так называемый «Путятин двор», лишь частью восстановленный терем с прилегающей огороженной территорией. Не так, чтобы и сильно давно, чуть более тридцати лет назад, усадьба подверглась разорению и опустошению. Еврейский погром, учиненный киевлянами коснулся и тысяцкого Путяты, он хотел урезонить бунтовщиков, считавших евреев, дававших деньги в рост, самим воплощением дьявола. Тогда гнев киевлян был перенаправлен на Путяту. Но терем Путятин добрый, достойный и какого князя.
Позвали и меня, причем, индивидуально, что несколько напрягало. Тут, в этом времени, не так, чтобы было принято спешить и решать дела по ночам. Оттого такая тревога несколько настораживала и, уходя, я приказал всем быть готовым хоть к бою, хоть к бегству. А еще поставил два дозора-секрета, из своих, новиков. Один на крыше гостиного двора, другой рядом с забором, чтобы быстрее увидеть, случить что неладное.
— Спирка, что знаешь? — спешно облачаясь в кольчугу и поправляя пояс, спросил я.
Спиридон сам только часа два назад пришел с Митрополичьего двора. Расстроенный, задумчивый, а местами, так и злой, чего за парнем ранее не замечалось. С ним, таким воодушевленным, таким верящим в справедливость и в собственное предназначение, поступили по-простому, — просто вышвырнули прочь, как назойливую муху. Те же воины-иноки, о которых рассказывал мне Спирка, и выкинули. Теперь его багаж знаний про воинственных монахов пополнился и явно не положительными нарративами.
— Князь Иван Ростиславович был у великого киевского князя Всеволода Ольговича. Болей ничего не знаю, — сказал Спиридон.
Придется с ним серьезно поговорить и мокнуть в реальность головой. А то настроил облачных замков…
Через десять минут я уже был в достаточно просторной комнате, где даже горели свечи — очень дорогая вещь и редко для вот такого простого использования предназначающаяся.
— Богояр — предатель. Я видел его, — без предисловий, начал говорить князь.
Все молчали, слушали. Многие дружинники уже спали, когда пришел сигнал на сбор у князя. Были и те, кто бражничал у себя в горницах, потому с заходом людей в палаты, что занимал Иван, зашел и четкий специфический аромат амбре. Но Иван Ростиславович, строго относящийся к браге в походе, промолчал.
Князь резко чуть развернулся в лево, вправо, выискивая кого-то взглядом, посмотрел на меня и громче прежнего сказал:
— Готов ли ты, Владислав встать в Круг с Богояром?
Вопрос был прямым и, сомнений не было, судьбоносным. Прямо сейчас я выбирал сторону, продолжая зарабатывать авторитет и доверие. К Богояру нежных сыновьих чувств не питал, напротив, часть моего сознания обвиняла этого предателя в том числе и в смерти матери, которую, как раз, я сильно любил.
— Я готов! — решительно сказал я, несколько беспардонно, растолкав других собравшихся, выходя вперед.
Наступила пауза. Да, многие говорили о том, что я, как сын готов идти против отца. Особого возмущения такому факту, я не слышал, но раньше и не было публичного признания в том, что я готов обнажить свой меч против Богояра. А готов ли я? Да! И в этом, несомненно, заслуга именно человека из будущего. Все же у Влада, до моего появления, было очень много фобий, относительно отца. Он был уверен, что никогда не сможет выстоять против родителя. Не сказать, что я уверен на все сто процентов, отнюдь, вместе с тем, отринув все страхи, имею немало шансов выиграть поединок.
И, да, я решил оставаться с дружиной.
— Того не потребуется, — после продолжительной паузы сказал князь. — Но прямо завтра перед дружиной и после в христианском храме, ты поклянешься, что верен мне. Перед всеми богами и Богом нашим Иисусом Христом.
— Как будет воля твоя, князь, — сказал я и поклонился, отходя за спины десятников.
— Воля моя такова, что после выхода нашего из Киева быть тебе десятником, — сказал князь и многие собравшиеся начали шептаться.
Да, я молод, но и статус быть старшим — это так себе, мало чем обеспеченный статус. И такая уступка мне, назначение быть десятником, это что? Боится, что сбегу?
— А будет ли Круг, князь? Не гневайся, но коли кого из предателей встречу в стольном граде Киеве, бить буду нещадно, — сказал Мирон, который так же, как я ранее, чуть вышел вперед.
— Не сметь их бить и задираться! Будет Круг и ты, Мирон, коли не остыл в мести своей будешь биться с Богояром. Но то состоится опосля Пасхи Святой, — сказал Иван Ростиславович и уже не обращая внимание на Мирона, продолжил вбивать новостями собравшихся в уныние.
Нет более надежды на то, что получится вернуть хотя бы Звенигород. И здесь и сейчас решался вопрос: нарушить ли клятву, или поверить князю, что он и далее сможет обеспечивать дружину.
На следующий день мне пришлось приложить немало усилий для того, чтобы привести в чувство Спиридона. Из него, словно вынули стержень. И ранее это был, скорее, «стерженек», хрупкий, может только чуть упрямый, а нынче передо мной предстало существо бесхребетное, слабое и жалкое.
В прошлой жизни приходилось немало видеть молодых ребят, которые стремились на войну с горящими глазами и полыхающим сердцем. Однако, как только молодые бойцы сталкивались с военной реальностью, то почти моментально, не все, но многие из них, потухали. Вместо искры, в их глазах появлялся страх, или вовсе пустота, второе, так страшнее первого.
Так что как и что делать, что именно говорить, я знал.
— Ты станешь полковым, то есть дружинным, священником. Я сделаю для этого все. Но и ты для меня расстарайся, — заканчивал я свой долгий монолог про долг, судьбу, божественное проведение и почетное место во всем этом космосе маленького человека с медным краденым тазом… купелью.
— Я хочу верить тебе. Без службы Господу, мне не жить. В этом все мое, — говорил Спиридон, молодец, хоть не расплакался.
Ненавижу мужские слезы, если только это не слезы радости, когда держишь на руках новорожденного сына. Да, ладно, и дочь, конечно.
— Ты все описал, что у нас, в нашем десятке новиков, есть на продажу? Записал, что нам нужно? Хватит грусти, давай работать! — настала пора уже и немного надавить на Спирку.
— Все. Пять восковых табличек писалом начертал, — словно с упреком, сказал дьячок.
Да, не береста, чаще используются именно что восковые таблички. Мне такой девайс напомнил детскую игрушку, где пишешь, рисуешь на дощечке, потом бац… провел туда-сюда и все, опять «tabula rasa», чистая доска, можно опять писать. С восковыми дощечками похожая ситуация. Можно написать, потом чуть подпалить воск, выровнять — опять пиши. Универсальный планшет Средних веков.
