Большие дела (СИ) - Ромов Дмитрий

Но за что? Вроде ничего не делает плохого, за что его карать и казнить? Просто за то, что он мне не нравится? А он мне действительно не нравится. Очень сильно не нравится.

И он это знает, но, тем не менее, продолжает свои козни. Может, это никакие не козни, может, он действительно стал «добрым», как Печкин, получивший велосипед? Не знаю. Но проверять как-то и не хочется.

— О, какой строгий, — качаю я головой, глядя на Трыню. — Домой-то позовёшь, или мне здесь Платоныча ждать?

— Чё ты говоришь-то такое, — возмущённо начинает он. — Пошли. Когда такое было, чтобы я тебя не позвал?

— Не было, конечно, — отвечаю я, когда мы входим в подъезд. — Просто ты так дёрнулся, когда я про Снежинского спросил, что после этого что угодно можно предположить.

— Да знаю я, — на ходу машет рукой Трыня, — ты его недолюбливаешь, потому что он раньше всем гадил. И тебе тоже. Но сейчас, когда он пересмотрел взгляды на жизнь, он стал совсем другим человеком.

— Блин, Андрюх, да будь он хоть сто раз самый распрекрасный чел на земле, я просто не понимаю, что у тебя может быть с ним общего.

— Ну Егор, — восклицает Трыня, открывая дверь в квартиру и пропуская меня вперёд. — Он упал на дно, это он сам так говорит, и поэтому пытается сейчас возродиться. Я тоже был на дне, а благодаря тебе и отцу, ну… новому отцу, Платонычу, возрождаюсь. Вот и всё.

— То есть вы рассказываете друг другу, как идёте к новой жизни?

— Блин, Егор! Да! Тебе-то что? Идём к новой жизни, что плохого?

— А он тебе рассказывал про изъятую кагэбэшниками коллекцию порнографии, в том числе и однополой?

— Да, рассказывал. Ну правда, Егор, чё ты нудишь? Пошли, я тебе кофе сварю.

— Я просто понять пытаюсь, — говорю я. — Ты видишь в нём родственную душу, а он что в тебе видит? Как ты думаешь?

— Я не хочу про него больше, — злится Трыня. — Ты что, будешь мне говорить с кем типа общаться, а с кем нет?

— Не удивлюсь, — хмурюсь я, — если окажется, что он педофил. Знаешь, кто такие педофилы?

— Не знаю, что-то хреновое, наверно.

— А ты на тренировки ходишь, кстати?

— Ну, хожу. Парочку пропустил, а так хожу.

— А почему пропустил, с Эдиком гулял?

— Блин, да ты замаял уже с этим Эдиком, в натуре.

— Ладно, — киваю я, — не буду больше тебя с ним маять. Просто вот представь ситуацию. Живёшь ты по-прежнему в Берёзовском, в интернате. А того мудилу, который на тебя наезжал, я не вырубил. Ну просто так сложилось, что он продолжает до тебя докапываться, бьёт, унижает и грозит тебя «опустить». И ты не знаешь, что у него в голове, действительно он хочет тебя оттарабанить или просто прикалывается.

Воспоминания не самые приятные, судя по тому, что Трыня сразу мрачнеет.

— И чё, Снежинский тебя оттарабанить хотел?

— Погоди, потом вопросы задашь, если что-то останется непонятным. И вот в один прекрасный день этого твоего урода вяжут менты, ставят на учёт и говорят ему, мол если ещё раз так себя поведёшь, сядешь. То есть они его не сажают, не избивают, а просто объясняют на пальцах. И он такой хоба, типа задумался. Мля-я-я, думает он, как я хреново жил всё это время, теперь я буду жить правильно. Исправлюсь, в натуре.

Трыня молчит, поджав губы и насупившись.

— И тут раз, мы с Тимурычем в очередной раз приезжаем, тренировки там, все дела, и ты смотришь, я обнимаюсь по-братски, ручку жму этому гандону, который тебе вдуть хотел, который унижал тебя, который тебя ни в грош не ставил и наслаждался твоими страданиями. И ты такой, Егор, а чё, ты с этим козлом подружился что ли? А я тебе небрежно так отвечаю, Андрюха, ты чё будешь мне диктовать с кем дружить, а с кем нет? Он изменился, он теперь другой, такой же, как я и у нас с ним много общего нашлось.

Он пыхтит, надеюсь, представляет картину.

— Андрюх, я тебе не классный руководитель и на урок отвечать не требую. Ты просто сам для себя взвесь, что к чему, а мне ничего говорить не нужно. Я тебя всё равно, как брата люблю. Как Юлька, кстати? У вас всё путём?

— Нормально, — цедит он.

— Помнишь женщину, которой ты цветы относил, Ирину?

— Ну.

— Она очень хорошо помогла мне, и я ей благодарен. Было у нас с ней что или нет, это вот правда, только наши с ней дела. И ничью жизнь, ничьи интересы это не затрагивает.

— А я чё? Я в твои дела не лезу.

— Погоди, я и не обвиняю тебя ни в чём, просто по-братски с тобой говорю. Жизнь сейчас такая, что постоянно мотаться приходится, то туда, то сюда, даже поговорить нормально некогда. Так вот, братишка, ты сам видел я Наташке предложение сделал и с той поры ни с одной девчонкой больше никаких трах-тарарахов. Как на духу перед тобой.

— Зачем ты мне это говоришь? — хмурится Трыня.

— С кем же мне ещё пооткровенничать, как не с тобой? Но жизнь, не только чёрная и не только белая, Андрей. Бывают такие ситуации, которые логарифмической линейкой не измеришь и калькулятором не посчитаешь, тем более, когда ставишь перед собой большие цели. Иногда бывает так, что на земле, кроме тебя самого, никакого другого закона и нет больше. И только Господь в небесах. Ты это понимаешь, я думаю, ты это наверняка чувствовал.

Он глубоко дышит и молчит, как первоклашка, поставленный в угол.

— А вот тебе ещё одна картинка для размышлений. Смотри. Стоишь ты в конце мая на улице, хорошо тебе, приятно, солнышко, девушки, птички, цветочки. Покупаешь мороженое, например, а у киоска крутится девчонка из параллельного класса. И так ей хочется мороженого, что спасу нет. Да вот только она совсем без денег. А у тебя деньги есть. Довольно много денег для твоего возраста. Вот скажи, купишь ты ей мороженое или отвернёшься и пойдёшь к Юльке.

— Куплю, — понуро отвечает он.

— Я и сам знаю, что купишь, не сомневаюсь. Ну, и вот. Купил ты мороженое и протягиваешь ей. Она радуется, благодарит тебя и вся сияет. И тебе тоже приятно, доставил человеку радость просто так, приятно же. А мимо проходит училка. Историчка, Алла Никитична. Она тоже улыбается, но как-то хитро и пальчиком грозит, типа ай-яй-яй, Терентьев, шалунишка ты. Ну, и всё на этом, конец эпизода. А потом ты стоишь на переменке с Юлькой, любезничаешь, договариваешься, что она к тебе на хату придёт, пока дома нет никого и тут опять эта историчка. А, говорит, Терентьев, ну как понравилось той девочке мороженое? А у самой глаза хитрые такие, мол, знаю я тебя, юного кобеля.

— Ну я же не так, Егор! Ну ты чего! Я просто… я хотел…

— Да я не в обиде, Андрюх, что было, то прошло, проехали. Ты просто на будущее подумай. Не всё может быть таким, как кажется со стороны. Ладно, не будем больше об этом. Как в школе дела? С уроками есть проблемы?

— Нормально, — хмуро отвечает он. — Будешь ещё кофе?

— Ага, буду. Наливай. Историчка, кстати, та ещё кикимора, если будешь пропускать, она тебе оценку снизит.

Открывается входная дверь и наш разговор прерывается.

— О, вся мафия в сборе, — говорит Платоныч, заходя на кухню. — Привет, народ! Ты когда приехал, Егор?

Он ставит картонную коробку из-под вина, забитую продуктами.

— Часа два назад, наверное, — улыбаюсь я.

— Ну, тогда с приездом. Как дела? Что там новенького?

— Да… — пожимаю я плечами. — За день твоего отсутствия кое-что успело произойти.

— Значимое или мало значимое?

— Ну как сказать, — хмыкаю я.

Раздаётся звонок телефона.

— Андрюш, послушай, — кивает дядя Юра, — тебя, наверное.

Трыня выбегает в прихожую.

— С Юлей со своей по два часа треплется, — качает Платоныч головой.

— Ну, дело молодое, — усмехаюсь я. — Все через это проходили.

— Ну да, ну да… Ладно, давай, рассказывай.

И я рассказываю. На подробностях похищения особо не останавливаюсь, больше внимания уделяя его последствиям.

— И что, Чурбанов нормально воспринял, что ты не просто любимчик его жены?

— Особо виду не показал. Он довольно хорошо владеет лицом, надо отметить.

— Ну это понятно, при его-то должности.