Точка росы. Версия 1.1 - Джо Смит
— Тебя мучали?
— Не совсем.
Гигантская машина раскрывает сложенные в молитве руки, дает разряд молнии.
— Нас определенно ждут, — ухмыляется Хэл Хоуп, сжимает хрупкую ладошку своей Связанно, и делает широкий шаг вперед.
Глава 18. Освобождение
Их корабль, со звучным, но ничего не значащим более названием, трясло. Атмосфера, сложно различимая, едва уловимая, переливалась под ними, вспыхивала ярко-синими хвостами, плескаясь, будто бесконечный океан. На горизонте блестели вершины, настолько высокие, что и с той космической высоты, на которой они зависли над новой планетой, слепило глаза. По каюте, набитой людьми, лился, грассируя, глубокий, сочный вокал.
Капеллан, не глядя ни на кого, полностью погруженный в свои мысли, завел тягучую мелодию молитвы. Капитан, отведя со лба светлую челку, коротко хохотнул:
— Ты серьезно, Рэн? После всего?
— Всегда, — хмуро ответил тот.
— Хорошо, продолжай, если так нуждаешься в этом, — и, обращаясь к команде, продолжил разговор, прерванный секундным разглядыванием планеты, что распласталась за иллюминаторами. — Нам нужно сменить имена.
— Зачем так радикально? — прозвучало твердо из серой, безликой сейчас массы, загнанно смотрящей то на капитана, то тихонько, одними губами подпевающей капеллану.
— Тот, кто не знает твоего настоящего имени, не имеет над тобой власти, — прозвучало жестким, дребезжащим плевком в ответ. Капитан бросил взгляд в угол, откуда раздался этот голос. Из мрака на него смотрели темные, подведенные черным глаза.
Серая масса кинула отчаянный взгляд на своего капитана, а он, сделав глубокий вдох и на мгновение прикрыв глаза, продолжил:
— Мы потеряли все и всех, мы сами потеряны для всего и всех, — с едва читаемой тоской в голосе, выкручивая на минимум музыку, сказал он безлико и спокойно. — Жизнь в розовом цвете больше не про нас. Смиритесь. Никто из нас больше не является тем, кем был когда-либо до этого момента.
Он бросил взгляд на скользящую мимо землю. И на одну секунду, на одно крошечное мгновение ему почудилось, что ледяная шапка — это белый мех, снежный белый мех гигантской кошки. Он вспомнил, пробивая собственное сознание, где видел таких, вспомнил руку отца, держащую его, кирпичи дорожки в несуществующем более парке, прутья решетки и их, тех, ради кого они с отцом пришли в этот зоосад. «Только сегодня!» — кричали цветные афиши — и он целую неделю вел себя примерно. И это было так бесконечно давно, что ему, Хэлу Хоупу, осталось только вычеркнуть это из предательской памяти — и повести корабль с ничего более не значащим названием туда, к неизвестной планете. Сколько веков отделяет его от того летнего дня? Во что превратились останки его отца? Он, с вечно теперь поселившейся в его сердце тоской, подсчитывал эти временные отрезки постоянно. В первой своей заморозке он проспал около двухсот лет. И сейчас он бы не мог ответить на вопрос, что бы с ним было, не взорви толпы отчаявшихся, ищущих, чем поживиться людей, криоцентр. А ведь он так и не нашел своих родных… Теперь еще триста лет в состоянии гибернации на борту звездолета, носящего имя того, о чем он грезил в какой-то период своей прежней жизни. Но что осталось от той мечты?
Хэл тряхнул головой, обритой, будто у древнего монаха. Все закончилось, растворилось, распалось у него на глазах. Он ведь должен был понять это — но он был так слеп. Эта Связь, их Связь с той, кого когда-то звали Тэсс, все, что было между ними, все недосказанное и недопрощенное — застлало его глаза. Он отчаянно пытался разобраться в этом уникальном, почти магическом явлении, которое называли Связью, и которое открыло древнее хранилище, как оказалось, не только воды и культур, но и знаний, технологий. Таких, которых он и вообразить не мог. «Рай на Земле», — вещал Ки, бесконечно восхищаясь архивами, которые несли информацию и о том, как наиболее правильно, эргономично разделить ресурсы, скрытые в Точке, между всеми, и о том, как наладить орошение, подчинить себе электричество. В решении этого вопроса можно было обойтись даже без Тэсс и ее сил. И получив все это — Хэл до последнего не хотел верить этому, но это было настолько предсказуемо, что сейчас он никак не мог понять, как это ускользнуло от него — Ки сошел с ума. Он просто заперся в архивах, впитывая, читая, высчитывая что-то с жаром. Все толпы народа, что хлынули в Точку Росы, все, что вырезали, топтали Мастер Диски, сражаясь за собственную свободу, ждали. И когда Ки вышел из своего добровольного заточения — получили. Утренние и Вечерние Молитвы и Повинности. Ки называл эту систему временной. «На данном этапе нам просто надо поддерживать порядок», — твердил и твердил он. Но время шло, а система продолжала работать. Люди снова были поделены, их снова привязали к клочкам земли, снова все, что они вырабатывали, шло дальше — только не к горстке предприимчивых и дальновидных Эолов или безбашенным, презирающим все анархистам Падальщикам — а к одному-единственному человеку. К Ки. То, что он назвал Молитвами — по сути, стало каждодневной регистрацией труда, а так же программой вбивания в растерянные головы четкой линии: так и должно быть, вас освободили — радуйтесь. И люди — те, что недавно и шагу не могли ступить без того, чтоб их действия не были записаны на Мастер Диск и переданы главам Эолам, Высшим в общий Архив Эолов — приняли все, что вещал Ки как данность. И только они, Хэл Хоуп и та, которую он упорно звал Тэсс, снова выпали из системы. И снова пошли против нее. Впрочем, безуспешно.
И вот теперь, проспав в гибернации несколько столетий, они приближались к неизвестности, в надежде наконец-то найти дом. Те, кто присоединился к ним — бывшие анархисты-Падальщики, хиппи-Зеленые, военные-Оборона — теперь сомневались. Хэл очень хотел напомнить им, что он никого не заставлял ступать на борт, никого не звал за собой, что это она — Тэсс — почти что взорвала Точку. Тэсс же — из желания снова поддержать его, спасти — говорила, что тут сработало его обаяние и то, что чувствовалось в нем. Она уверенно повторяла, что причина — это его инаковость, нездешность и прожитые века. И оба знали, она врет, постоянно и бесконечно.
Теперь же он почувствовал, какую ответственность, какую тяжесть из доверившихся ему людей он взвалил на себя. Ему хотелось сбросить это все — и стать наконец-то свободным. Но роль — то, что было всего лишь ролью — уже начинала пускать корни в его разуме. И он приготовился прочитать свою первую проповедь-притчу. Откуда-то в памяти всплыли лекции философии, которые он прослушивал в несуществующем университете на далекой Земле. Вспомнились все, чему его учили в театральном кружке, который он посещал в старших классах. Вспомнился и опыт чтения лекций по литературе, короткий и сбивчивый, прекращенный тем апокалиптическим взрывом, о котором он так и не узнал никаких подробностей, потому что выживание стерло все вопросы. Хэл Хоуп, готовясь сменить имя себе и тем, кто окружал его сейчас, откашлялся, сел по-турецки и указал остальным разместиться перед ним на полу каюты — только Рэн, тот самый «малыш» Рэн, ставший капелланом их отряда, упрямо остался стоять. Это смутило Хэла, но он услышал, как из темного угла, обладательница темных глаз и скрипучего жесткого голоса, Мэмми, его верный друг, потерявшая, казалось всю веру, произнесла: «Давай, мальчик, смелее». Он проследил за ее тонкими смуглыми пальцами, в которых она по давней привычке растирала невесть откуда взятые палочки корицы и зерна какао — и начал свою первую историю, тесно перелетая ее с почему-то пришедшей ему в голову восточной мифологией и философией. Он начал с перерождений.
Он вернулся в свою каюту через час с небольшим. Следом за ним, тяжело ступая по плитам пола, туда вошла Тэсс.
— Что это на хрен сейчас было? — так же твердо задал она вопрос, как и ранее, выделившись из толпы, бросила в него общим сомнением о необходимости сменить имена. — Что это
